В Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко состоялась премьера третьей программы одноактных балетов — на сей раз Дмитрия Брянцева, Марко Гёке и Охада Наарина (спектакли двух последних впервые поставлены в России). В результате труппа музтеатра оказалась лидером современного российского балета, считает Татьяна Кузнецова.

Худрук труппы Музтеатра Станиславского Лоран Илер за какие-то полтора года представил три одноактные программы, составленные из знаковых спектаклей ХХ–ХХI веков и весьма искусно сбалансированные. В каждой имеется неоклассика, способная пленить даже самых закоренелых консерваторов, беспуантный, но доступный для широких масс балет и, наконец, рискованная новинка, призванная показать российской публике то, чем сейчас живет остальной балетный мир.

В последней программе роль «красоты на пуантах» исполнил «Призрачный бал» (1995) на музыку Шопена, романтический балет покойного худрука музтеатра Дмитрия Брянцева, возобновленный после нескольких лет забвения с новым составом исполнителей. Пять лирических дуэтов, разреженных променадами стилизованных мазурок и полонезов, примы и премьеры «Стасика» исполнили с пиететом. Пожалуй, даже излишним — превосходно по стилю и форме, но настолько изящно и отрешенно, что исчезли остатки любовных страстей, некогда полыхавших за внешней куртуазностью изысканных поддержек. «Призрачный бал» действительно выглядел балом призраков — бесплотных, невесомых, выглянувших на полчаса из глубины столетий, что, впрочем, соответствует названию балета.

Функция общедоступного шлягера возложена на третий спектакль программы — «Минус 16» (1999) Охада Наарина. Это беспроигрышный ход: интерактивность в балете — козырь важный, однако в России еще не испробованный. Сын психолога Наарин, великий манипулятор, изучивший в тонкостях публику-пациента, обычно включает ее в свои спектакли с ненавязчивой неотвратимостью. «Минус 16» — пазл, составленный из фрагментов нескольких балетов знаменитого израильтянина, в «Стасике» постановщики Матан Давид и Ян Робинсон представили базовую модель из четырех эпизодов. Два умиротворяющих, центральных (дуэт, исполненный почти животной нежности, и сеанс гипноза, который шестерка корифеев, выстроившись на авансцене, устраивает под стук метронома посредством нехитрых пассов рук и корпуса) обрамлены ударными сценами культовой нааринской «Анафазы». В начале спектакля под еврейскую пасхальную песню, ужесточенную перкуссионным ритмом, женщины и мужчины в строгих черных костюмах, сидящие на расставленных полукругом стульях, поочередно и многократно проделывают одно и то же: прогиб назад, взбрык ногами, удар кулаком в живот, падение на колени. Коллективная энергия накапливается, барабанный ритм ускоряется, концентрированность артистов выплескивается массовым экстазом, ритуал перерождается в оргию, на середину сцены летят шляпы, рубашки, штаны, ботинки — после такого возбуждающего зачина зрителя можно брать голыми руками. Что артисты и делают в последнем эпизоде спектакля, выуживая на сцену волонтеров из зала — люди идут, как завороженные, и танцуют вместе с профессионалами почти раскованно и очень искренне. После такого братания финал трюковых поклонов идет под восторженный стон покоренного зала.

Однако главный подвиг труппа «Стасика» совершила во втором акте — балете Марко Гёке «Одинокий Джордж» (2015) на музыку Струнного квартета №8 Шостаковича. Хореография этого молодого немца казалась неисполнимой для российских артистов: анафемски сложная по координации, неимоверно быстрая, чрезвычайно скупая, почти механическая, лишенная внешней эмоциональности и принципиально не совпадающая с музыкой. «Одинокого Джорджа» Гёке сочинил, узнав о смерти 100-летней гигантской черепахи, последней в своем биологическом виде,— получился пластический вопль о тотальном одиночестве и бессильных попытках найти контакт с миром. Каждый из одиннадцати артистов здесь примеряет панцирь Джорджа, у каждого свое горькое соло: трепыхания остроугольников локтей, пропеллерные вращения предплечий, мелкие пингвиньи пробежки, развороченные лапы-ласты, судороги скрюченных когтей, клевки голов, звучное шипение, редкие всплески искореженных прыжков. Каким образом балетмейстер-постановщик Антуанетт Лоран смогла всего за шесть недель внедрить в тела москвичей эту марсианскую пластику, известно лишь ей и ее подопечным. Однако аутсайдеров среди них нет: на языке Гёке заговорили и главная Одетта театра Наталья Сомова, и главный Зигфрид Денис Дмитриев, и главный премьер Георги Смилевски, и уж тем более молодые артисты, преображенные новым репертуаром. Преобразилась и публика «Стасика», затаив дыхание внимавшая балету о черепахе, в котором не было ни прыжков, ни вращений, ни адажио, ни даже красиво разыгранной смерти.