В пятницу утром, за двенадцать часов до предполагаемой лекции в «Арсенале», Саша Андрияшкин сошел с поезда в Нижнем Новгороде. На вокзале встретила Надя Лебедева. Она продвигает современный танец в Нижнем, на этот раз организовала лекцию и мастер-класс по contemporary dance. Приехали на улицу Гоголя. В комнате, отведенной уставшему Саше, бесцеремонно развалился пьяный француз. Ни капли не смущаясь, танцор прошел внутрь и оставил в углу дорожную сумку. «Где здесь кухня?» — спросил он спокойно. Надя махнула в сторону коридора и, трижды проморгавшись, стала выгонять из постели утонченного гостя из Бордо. На кухне в 6 утра и произошло наше знакомство с хореографом Андрияшкиным.

А вечером, после блестяще прошедшей лекции, за ужином завязалась беседа, часть которой была записана на диктофон. На кухне в тот вечер присутствовали: Надя Лебедева (переводчик, танцор и организатор всего на свете), Валя Шерстобит (лицо удмуртского вегетарианства), Саша Соколов (человек-кувырок, не проронивший ни слова), Аня Козонина (хозяйка квартиры и владелица диктофона) и, конечно же, Саша Андрияшкин (танцор, хореограф и главный интервьюируемый). В сковороде дымился булгур, на стене тикали часы.

Валя: Ты в ходе лекции пару раз поднимал вопрос про социальные сети, как это для тебя с танцем связано?

Саша: Социальная сеть иллюстрирует глобальную идею связи, любое событие сразу становится всеобщим достоянием. Люди спрашивают себя — где реальная жизнь? Можно говорить, что виртуальная реальность — это подмена жизни, но, собственно, почему? Ведь когда я сижу в фейсбуке, это все равно я, живой и настоящий. Просто это новое явление, никто не знает, как к нему относиться.

Валя: То есть танец — это способ вытаскивать людей из виртуальной реальности?

Саша: Мне кажется, танец дает ощущение живого присутствия. Когда ты общаешься по скайпу или фейсбуку, происходит обмен информацией, но нервные системы не входят в контакт. Живое сценическое искусство как раз дает возможность воспринять высказывание напрямую, на уровне нервной системы, и в этом его ценность. Мне кажется, сейчас индустрия развлечений почти полностью уйдет в технологии, а искусство будет все больше от них отказываться, оставлять живое взаимодействие, потому что только это и ценно. В остальных сферах фейсбук всех победит. Потому что это бесплатно, быстро, технологично — незачем вообще выходить из дома.

Аня: То есть искусство будет зоной живого человеческого контакта…

Саша: Да, может быть, это немного утопично, но довольно внятно. А всем остальным бы уже занималось телевидение, Интернет…

Валя: Я понимаю, что формат лекции сейчас отмирает, опять же из-за больших возможностей удаленного обучения. То же самое с форматом «тренер и группа».

Саша: Видишь, все институции в этом плане сдаются. Например, сегодняшнюю лекцию сняли на видео, выложат ее в сеть. Вместо того, чтобы прийти и получить этот опыт, люди кликнут, просмотрят мельком. Скорее всего, никто от начала до конца ее смотреть не будет, но у людей возникнет иллюзия, что все примерно понятно. А что тебе понятно, если ты никакого опыта не получил? Это все равно, что прочитать рецензию на фильм: «Он ее любил, она его разлюбила» — понятно. А переживания никакого не возникает, и соответственно — изменения. Изменение без переживания невозможно. Получается, что институциям нужно себя маркировать на Интернет-площадках: мы тут лекции выкладываем, какая-то активность происходит. Но этим они себя и уничтожают, говоря: «Мы не нужны, все есть в вашем маленьком гаджете». Выигрывают сражение, но проигрывают войну.

Аня: Мне кажется, любой человек чувствует разницу между посещением лекции и общением с Гуглом. И тут дело не только в человеческом контакте и живом присутствии учителя, а в том, что работа с информацией в Интернете требует больших усилий: вычленить главное, отфильтровать ненужное, найти правильные ссылки. Намного проще прийти на лекцию, где тебе разложат по полочкам: вот какие были ключевые фигуры в истории современного танца. Пусть ты получаешь не объективную информацию, но она структурирована, и это оказывается важнее.

Саша: Слово «структура» ты можешь заменить на «видение». Как правило, лектор — человек, который обладает своим видением предмета, в соответствии с которым он отбирает ключевые события и определенную последовательность. Когда ты считываешь чужое видение, ты себя с ним соотносишь и проявляешь собственную позицию, себя уточняешь. Ты можешь быть вообще не согласен со спикером, но лекция будет полезной, потому что ты это несогласие в себе выявил. Субъективная внятность сейчас ценится больше, чем «объективный» набор сведений: родился тогда-то, сделал то-то… Да, сегодняшняя лекция — это тоже манипуляция чистой воды. Можно было выбрать другие имена и другие события.

Валя: Многие формы танца уже испробованы, и сейчас может быть ресурсным использование новых форматов. Привлечение людей, которые изначально к «танцевальной касте» не относятся. Инвалиды, старики, дети. Или люди без танцевальной подготовки.

Саша: Ну, тут еще важно сказать, что если какие-то формы отработаны, это не значит, что от них нужно отказаться. Все формы секса уже попробованы — для меня это не повод им не заниматься. Это тоже часть живого искусства. Меня как раз смущает непрерывный поиск нового.

Валя: Да, но закон жизни требует развития, и понятно, что танец ждет какой-то новый этап.

Саша: В танце сегодня появляется новое качество. Это связано с идеей о «новом» устройстве нервной системы. Меня сейчас увлекает эта околонаучная тема. Традиционно принято считать, что мы за день накапливаем образы и впечатления, а ночью они на нас сваливаются, мы их бессознательно перерабатываем. А новый подход говорит о том, что когда мы бодрствуем, центральная нервная система взаимодействует с внешним миром. А ночью работает другая нервная система, связанная с внутренними органами, которая оперирует с «внутренним миром». Когда мы говорим «нутром, животом чую» — это как раз иллюстрирует новый подход. Интуиция с этим связана. То есть у нас как будто два сознания, одно с внешним работает, другое — с внутренним. И танец можно воспринимать как поиск динамического баланса между этими двумя системами.

Надя: А как это проявляется в танцевальной форме?

Саша: Попробую объяснить на примере наших любимых гаджетов. Вот есть у нас айфон, в котором мы достигаем цели одним-двумя прикосновениями. До его появления нам нужно было проделывать массу операций, чтобы отправить сообщение или открыть фотографию. А теперь достаточно намерения и одного движения. Грубо говоря, отношение к движению в танце приближается к этому принципу, движение становится более «тачскриновским», если мы про внешние характеристики говорим. Танец теперь тоже больше реализуется через намерение, чем через мышечные усилия. Достаточно обратить внимание на какую-то часть тела, чтобы движение произошло.

Аня: Только если в танце это про осознанность, то с гаджетами — про достижение цели с минимальным усилием.

Саша: Я скорее про отношение к результатам и процессам говорю. Чтобы рука оказалась здесь, балетный танцор сделает это «в обход», через периферию, чтобы выглядело «красиво». А сейчас поняли, что достаточно просто намерения и свободных суставов, и рука оказывается в той же точке, но без усилий. Снаружи это выглядит совсем иначе, несет другую информацию. Поэтому даже если мы смотрим танец с элементами балета и contemporary dance, мы чувствуем: вот это из балета, а это уже что-то другое, по другим принципам построенное движение.

Аня: Это общая тенденция в современном танце или это характерно для конкретных направлений? И вообще, можно сказать, что есть какой-то общий тренд, который в каждый конкретный исторический момент проявляется во всем многообразии танцевальных практик?

Саша: Я не могу отвечать за весь современный танец. Люди просто занимаются и это все куда-то движется. Конечно, мы можем сумничать и сказать, что у человека есть базовые вопросы в жизни: кто я? где я? что мне делать? зачем? и как? «Делать» — это как раз про движение, то есть про танец. Движение — это «делание». Тут можно привести в пример лекцию в «Арсенале», которая проходила по принципу социальной хореографии. Участники сходятся в центр и расходятся по разным углам в зависимости от того, согласны они со звучащим утверждением или нет. Согласиться или не согласиться с утверждением — это выбор, за которым следует действие, то есть движение. А танец — это последовательность принятых решений, то есть действий-движений. Каждый раз в танце есть желание максимально точно ответить на эти пять вопросов, чтобы совершить следующее движение. И желание-то это социальное. Это и есть точка сращивания поля танца с социальной проблематикой. Сейчас в мире полный трэш происходит, потому что мы не понимаем ни кто мы, ни где, ни зачем. Мы летим к войне, потому что никто не может дать внятных ответов на эти базовые вопросы. Старые ответы перестали работать, а новые не сформулированы.

Аня: То есть танец — это поиск жизненного вектора?

Саша: Поиск сегодняшнего ответа на эти пять базовых вопросов. И ответ этот очень практичный, современный. Вот человек танцует, и ты понимаешь — это «про сегодняшний момент», про жизнь. А другой танцует, и ты видишь — да, это красиво, но «не про сегодня».

Надя: А насколько это индивидуально? Это сегодняшний ответ на вопросы для меня конкретно или есть какой-то более широкий контекст?

Саша: Ну, мы же как-то объединяемся в группы. К тому же, все зависит от подготовки танцора и зрителя, как и вообще в современном искусстве. Может, ты всегда смотрела балет, а потом увидишь современный танец и ничего в нем не поймешь, просто не сможешь воспринять. Не знаком с лексиконом. Это возвращает нас, в том числе к вопросу о месте. В Нижнем подготовка зрителей и отношение к танцу — одно, в России — другое, в Европе — третье, в мире — четвертое. И от того, воспринимаешь ты себя как часть города, страны или мира, меняется твой собственный танец и отношение к постановкам, которые ты видишь.

Валя: Так что, танец спасет мир теперь?

Саша: Это фраза из серии «любовь спасет мир»…кому-то она помогает, кому-то — нет. Можно сказать «банан спасет мир», и часть людей согласится.

Мы тут сидим и умно разговариваем, а есть, например, уличные танцоры, которые вообще не размышляют, а отвечают себе на эти вопросы, но через чистое движение. Просто чувствуют сегодняшние вибрации и ритмы, и это оказывается то, что нужно для данного времени. Интеллектуализирование — не гарант нахождения ответа.

Аня: У каждого свои каналы…

Саша: Да, но современный танец много занимается с интеллектом. Осознанность и теоретизация — от нее тоже никуда не деться.

Аня: Ты говорил, что сейчас танец часто обращается к социальной проблематике, и социальная хореография, которую мы попробовали в «Арсенале» — тоже тому пример. А есть сейчас какое-то оппозиционное движение в танце, которое стремиться очистить его от социального?

Саша: Да, конечно. В Ведах есть градация отношений — невежество, страсть, благость. Можно попробовать эту сетку наложить на сферу искусства. Получится, что невежество — это развлечение, страсть — решение социальных проблем, выражение протеста в танце и перформансе («свободу геям», «Путин — вон»), а благость — это чистый танец, когда ты несешь что-то хорошее в мир и не хочешь при этом его менять. Последний уровень включает в себя все предыдущие. Ты видишь чистый танец — и это тебя и развлекает, и может быть провокацией. Но ни то, ни другое не является его целью. Он попадает в нервную систему напрямую. Танец может быть протестным при определенном режиме. В 30-х годах Сталин запретил все танцевальные студии, кроме балета. Хотя в танце ты не можешь напрямую сказать «я против коммунистов», но сама работа с телом опасна, она развивает ум, при определенных усилиях освобождает. Если человека от тела изолировать, он себе больше не принадлежит. То же делала и церковь через запрет на удовольствие.

Надя: У меня тут назрел другой вопрос. Ты упоминал на лекции, что к 80-90-м годам современный танец утвердил себя как самостоятельное явление и стал заниматься непосредственно современностью. В каких направлениях и как конкретно это происходит? Какими инструментами танец изучает современность?

Саша: В пересечении танца и социальной проблематики очень много трансдисциплинарных вещей. Особенно это проявляется в перформативной практике. Скажем, берут методы современной хореографии, собирают поваров и рассказывают им, как делается современный танец. И в том, как они организуют свою кулинарную «практику», эти повара вдруг видят схожие с танцем процессы и принципы. Или если брать уклон в социальную тематику, тут часто используют дуэт как базовую форму взаимодействия. Поставим в пару реальных полицейского и мигранта. Находя возможность для их общего танца, мы смотрим, как вообще эти две социальные субстанции могут сосуществовать. То есть на примере конкретных представителей мы ставим танец и через него пытаемся решить какую-то социальную проблему.

Аня: Это уже пример перформанса или это современный танец?

Саша: Это инструменты из современного танца, все примеры, о которых я рассказал.

Аня: Тогда как в современном танце понимается перформанс? На мастер-классе, например, ты обучал технике contemporary dance и были упражнения с микрофоном, когда мы выходили, говорили что-то и выполняли какие-то действия. Но у меня сложилось впечатление, что это был не перформанс, а скорее практика личностного роста, потому что это не было связано с социальной тематикой, высказыванием, искусством, не было направлено на получение продукта (спектакля, например).

Саша: Смотри, одно из значений слова «performance» — это «выступление», и мы можем рассматривать его именно как сценическую практику. Но в рамках образовательной деятельности это немного другое (а мастер-класс — это образовательный процесс). Существует так называемая «техника живого выступления» (live performing art), и в ней всегда есть нечто помимо танцевальной техники, она работает с конкретными вопросами, пытается на них ответить. Она объединяет множество тем. Это работа перформера над собой, над высказыванием, над групповым взаимодействием, но в рамках двухдневного мастер-класса понять, как работать с высказыванием или концепциями, очень сложно. Поэтому мы занимались более базовыми вещами — мобильностью, работой с пространством, вниманием. Да, по сути, саморазвитием. Этими навыками нужно обладать, чтобы участвовать в перформансе. Но нельзя сказать, что существует иерархия, и создавать высказывание или концепции — это круче, чем базовая работа над собой. Ты либо тот, кто выходит и генерирует идеи, либо тот, кто просто «правильно» живет и от этого мир становится лучше. И тебе своими спектаклями не надо ни с кем воевать.

Аня: Я заметила, что когда ты обучаешь танцу, приводишь много примеров, связанных с личными отношениями, с жизнью вообще… И принципы танца экстраполируются на жизнь, хотя, казалось бы, танец и перформанс — это не то, чем мы живем в обыденности, а то, что нужно организовать, специально смоделировать.

Саша: Да, но важно, что танец и перформанс — это арт-практика, которая анализирует явления жизни через движение. Нас же не удивляет, что картина или фильм могут дать нам понимание жизни. У нас просто нивелировано отношение к искусству и к танцу, в том числе. По большей части он воспринимается как спорт или развлечение. Либо мы идем танцевать, чтобы «попотеть», либо в театр, чтобы насладиться «высокой эстетикой». А ведь это гораздо более комплексная история, которая вписывается в понимание искусства как способа осмысления реальности. И тот факт, что преподавая танец, мы можем найти столько параллелей с жизнью, мне кажется признаком того, что искусство танца движется в правильном направлении. Потому что искусство в отрыве от жизни становится чисто эстетским завихрением, арт-онанизмом.

А когда человек воспринимает живое искусство на уровне нервной системы, он усваивает какой-то новый опыт, пусть даже бессознательно, ничего не понимая в танце или театре. Поэтому важно ходить и смотреть постановки вживую. Так же, как и живые концерты.

Аня: Мы обсуждали в начале, что живое человеческое общение станет зоной существования искусства, а индустрия развлечений будет все более технологичной. Как это сочетается с тенденцией современного искусства все больше обращаться к технологиям? Видео-арт, инсталляции с использованием технологий… Ну, и вообще, если искусство призвано как-то рефлексировать современность, почему ему отказываться от новейших достижений техники?

Саша: Я не искусствовед и не могу отвечать за историю современного искусства. Может быть, я сейчас выдвину совсем утопическую идею, но это всего лишь гипотеза… С одной стороны, технологии подпитывают идею о том, что каждый может быть художником. С другой стороны, гаджеты дают своеобразное «протезное» понимание других важных процессов, и вполне возможно, что оно необходимо. Например, зарегистрировавшись на фейсбуке, ты понимаешь, что все связаны. Твои посты влияют на других, ты сразу получаешь комментарии, обратную связь. И старая-старая идея сети актуализируется через новый опыт. Получив его через технологии, мы можем потом от него отказаться или наоборот стать рабами технологий и заблокировать эти связи в себе. Можно предположить, что технологии уйдут в видео-арт или какой-то «техно-арт» — для них можно придумать отдельную нишу. А другие формы искусства от них откажутся, чтобы сохраниться. Танец и театр, как мне кажется, больше перейдут в сферу коммуникации. И это не просто — сели два человека и поговорили. Актер или перформер должны обладать серьезными навыками, чтобы транслировать свое сообщение. И это как раз то сообщение, которое нельзя получить с помощью технологий.