Московская премьера балета Бориса Эйфмана «Up & Down», как и любое новое творение нашего великого современника, всегда событие незаурядное. Балет по роману американского писателя Френсиса Скотта Фицджеральда «Ночь нежна» уже успел покорить Североамериканский континент, но до Первопрестольной добрался впервые и вызвал ажиотаж у московской публики: билеты можно достать разве что с помощью перекупщиков, по заоблачно высоким ценам. С какими мыслями и чувствами приехал на гастроли прославленный во всем мире хореограф и его знаменитая труппа?

Балет «Up & Down». Фото: Евгений Матвеев

— Борис Яковлевич, с какими настроениями вы приехали в столицу?

— Мы всегда выезжаем на гастроли с одним и тем же устремлением — достойно представить свое искусство, быть понятыми и принятыми публикой. Наш театр связывает с московским зрителем почти 40-летняя дружба. И я с особым волнением отношусь к столичным гастролям, потому что они пробуждают воспоминания о счастливых и ярких моментах, которые были пережиты во время выступлений труппы в Большом театре, в зале «Россия», в Кремлевском дворце. Москвичи всегда принимали нас очень тепло. Столь доброе отношение неизменно придавало энергию для реализации высшей идеи — создания современного искусства отечественного балета.

— А в Петербурге вас так же тепло принимают, как в Москве?

— Мы беседуем с вами на следующий день после премьеры «Красной Жизели». Вчера были бесконечные аплодисменты. Но мы выступали дома. За десятилетия своего существования театр заслужил восторженное отношение к себе со стороны петербургских зрителей. Ведь мы являемся олицетворением современного балета нашего города. Когда труппа отправляется в Москву, то едет в гости. Мы всегда переживаем: как нас примут, как оценят? Сейчас театр приезжает в столицу со спектаклем «Up & Down» по роману Фицджеральда «Ночь нежна» — работой в значительной степени экспериментальной. И мы снова испытываем чувство волнения, как студенты перед очередным экзаменом. Поймет ли московская публика спектакль? Почувствует ли новизну пластики и самого хореографического мышления? Ведь главное для меня — незамысловатость и вычурность движений. Куда важнее уметь мыслить хореографически и увлечь этим зрителя.

Фото: Нина Аловерт

— Москва увидит этот спектакль впервые, а в Америке вы его уже показали. Это ведь спектакль на американскую тему. Как его приняли в Америке? Насколько его там поняли?

— Отправляясь в Америку с балетом по роману американского писателя Фицджеральда на джазовую музыку американского композитора Гершвина в столь непростой исторический период, театр сильно рисковал. Мы знаем, с каким скепсисом отечественные зрители могут относиться к западным спектаклям о России, нередко оказывающимся вампукой. Поэтому и от определенной части американской публики логично было ждать настороженной реакции на приезд нашей труппы. Но должен подчеркнуть: я обращался к произведениям Фицджеральда и Гершвина как к универсальным мировым художественным ценностям. Да, это американский писатель и американский композитор. Однако их творения затрагивают вечные проблемы и принадлежат всему человечеству. Я не пытался подыграть зрителям США и ставил спектакль не об американской мечте, а о неистребимом стремлении людей к счастью и любви. О трагедии героя, поддавшегося дьявольскому искушению и предавшего свой талант. Подобные темы — общечеловеческие. Поэтому спектакль был принят восторженно. Мы провели незабываемый 9-недельный тур по Канаде и Соединенным Штатам. Это были 14-е по счету гастроли театра в Северной Америке за последние 17 лет. Ни одна труппа мира не может похвастаться такой статисткой (достойной, пожалуй, Книги рекордов Гиннесса). И именно эти исторические гастроли оказались самыми успешным североамериканским туром в нашей творческой биографии.

— Известно, что мнение публики часто расходится с мнением критики. Как этот балет восприняла американская критика?

— По-разному. Были и не слишком доброжелательные отзывы, но намного больше — позитивных и просто восторженных. Думаю, это результат того, что проповедуемый нами стиль драматически и психологически насыщенного масштабного балетного спектакля постоянно обретает новых приверженцев и оказывает значительное влияние на развитие мирового искусства танца. Сегодня критики склоняются к тому, что будущее именно за этим направлением. Танец должен вернуться в сферу театрального искусства, от которой его намеренно отсекали в XX веке. Я не осуждаю этот процесс. Мое отношение к новаторам, отделившим хореографию от канонов балетного театра, самое доброжелательное. Не случайно недавно в нашей Академии танца в Санкт-Петербурге состоялось открытие памятника Баланчину. Это не только первый экспонат будущего музея балета, который мы создадим при академии, но и знак преклонения перед великим творцом, нашим соотечественником. И все же для развития хореографического искусства в новом тысячелетии характерна тенденция к сближению танца и театра. Одним из главных ее проводников является наша труппа. На протяжении почти 40 лет мы последовательно занимаемся развитием новых возможностей балетного искусства и создаем русский психологический театр танца. Сегодня критика не может не замечать наши успехи. Она оценивает репертуар труппы уже не с точки зрения его схожести или несхожести с творчеством Баланчина или Форсайта, а по законам нами же созданного искусства.

— Вы заговорили о русском психологическом театре. Подобно Фрейду вы применяете систему психоанализа в своих балетах. То же можно сказать и о вашем новом спектакле?

— Премьере каждого спектакля предшествует долгий период работы за письменным столом. Когда я начинаю сочинять, то погружаюсь во внутренний мир героев и атмосферу их эпохи. То есть работаю не как хореограф, а в первую очередь как режиссер-исследователь. Уже потом, поняв и прочувствовав этот новый мир, я воплощаю его в пластике. В спектакле «Up & Down» мы (пожалуй, впервые в истории) показали на балетной сцене процесс психоанализа — эту квинтэссенцию психологических отношений между людьми, между мужчиной и женщиной, доктором и пациентом. Подобный метод позволил найти принципиально новые хореографические элементы, проникнуть в глубинные пласты духовной и интеллектуальной сущности героев.

— А почему именно такой аспект так важен на протяжении многих спектаклей в вашем творчестве? Именно проникновение в психологию. Ведь это мы видим во многих ваших балетах… В той же «Красной Жизели»…

— Такова моя эстетическая натура. Это не желание выделиться или эпатировать. Еще в 16 лет я сочинял хореографию для своей небольшой труппы, и уже в этих работах присутствовали сюжетность и психологизм. Я изначально тяготел к авторскому балетному театру. Сегодня хореографы все чаще и чаще приглашают к сотрудничеству режиссеров. Наверное, это происходит оттого, что многие балетные традиции были утрачены. Хореографы словно боятся проявить самостоятельность и попытаться создать большой спектакль, основанный на пластических решениях, а не на мизансценах, придуманных драматическими режиссерами. По сути, мы наблюдаем возвращение к советскому драмбалету конца 1930-х — начала 1940-х годов. Это не так уж и плохо, потому что у хореографов появляется возможность освоить азы театральной режиссуры. Но в идеале они должны не просто владеть азами, а быть полноценными режиссерами. Не только ставить танцы, но создавать сложную многоуровневую конструкцию спектакля. Я счастлив, что Бог даровал мне умение мыслить хореографическими образами и выражать с помощью языка тела проблемы, волнующие современников. Для меня каждый находящийся на сцене танцовщик — проводник серьезных философских идей, открывающий особый эмоциональный мир человека.

— Какие важные идеи вы стремились выразить в этом спектакле?

— Во-первых, это мысль о том, что каждому из нас ниспослан дар и важно не только развить, но и прежде всего сохранить его. Предательство своего «я», собственного таланта — тяжелейший грех. Также в спектакле присутствует фаустовский мотив — тема соблазна. Герой безуспешно пытается найти точку равновесия между служением своему призванию и познанием радостей жизни. Мне близка эта тема. Я знаю, что такое противостояние искушениям, выбор между жизненными соблазнами и тем жертвенным трудом, который необходим для реализации своего дара. Очень сложно, практически невозможно пойти на компромисс с внешним миром и при этом сохранить себя. Не сумел сделать этого и герой балета «Up & Down» молодой психиатр Дик Дайвер, загубивший собственный врачебный талант бесконечным прожиганием жизни и потерпевший личностный крах.

— Борис Яковлевич, последний вопрос. Сейчас у нас кризис в стране. В связи с этим что происходит все-таки со строительством Дворца танца? Как тут обстоят дела?

— К сожалению, строительство так и не началось, и у меня сегодня нет никакой информации, способной порадовать ценителей балета и поклонников нашего театра. Но я глубоко убежден, что приятное решение о возведении Дворца танца будет реализовано. Ведь вопрос не в том, чтобы построить сцену для Эйфмана. Наш театр все 40 лет существования остается бездомным и уже давно научился выживать в самых трудных условиях. Главное для меня — реализовать те глобальные идеи, осуществление которых напрямую зависит от появления дворца. Они касаются общего развития отечественного балетного искусства, а также создания уникальных условий для творческой самореализации как профессиональных артистов, так и любителей. У нас задумано очень много программ для детей и взрослых, для пожилых — для всех, кто живет танцем. Моя мечта — приобщить к высокому искусству как можно большее количество людей. Все это можно реализовать только на базе дворца. А ведь «годы летят, наши годы как птицы летят»… Хочется не только увидеть Дворец танца, о котором я мечтаю всю свою жизнь, но и поработать в нем.