Труппа из Мадрида приехала в Москву в переломный момент своей истории. Уже много месяцев она работает без Начо Дуато – знаменитого хореографа, отдавшего этой компании 20 лет. Дуато вступил в конфликт с министерством культуры Испании, не желая, как хотели чиновники, превращать театр в оплот классики. Рассудив, что классических трупп в мире много, а он один, гордый испанец хлопнул дверью и покинул страну. Гастроли на Чеховском театральном фестивале подводят черту под этой грустной историей: с осени театр танца теряет права на балеты Дуато.

Но жизнь продолжается, и год без мастера вовсе не был пустым. Во-первых, нашли нового худрука: с сентября им станет Хосе Мартинез, бывший премьер Парижской оперы, испанец по происхождению. Во-вторых, осиротевшая труппа пополняла репертуар балетами других хореографов. Результаты работы частично представлены на нынешних гастролях, хотя главное их достоинство – все равно танцы Начо в трактовке его артистов. Никто в мире не исполняет Дуато столь проникновенно: хореография облегает тела, как вторая кожа.
Из трех балетов программы два, «Гнава» и «Арканджело», – постановки бывшего худрука. Третий, «Flockwork», идет в нескольких европейских компаниях, он сделан представителем новой генерации хореографов, юным шведом Александром Экманом. Естественно, его работа отличалась от двух первых балетов, как небо от земли. И не только потому, что опус подписан другим именем. Разница глубже, она коренится в смене мировоззрения.
«Арканджело» назван по имени композитора Корелли, под его музыку развернуто действие. Клавесины и скрипки создают торжественно-мрачное настроение: балет-то сделан про ад. Вернее, про жизненный путь к нему, который для человека оказывается легким, в то время как попасть в рай затруднительно. Эта трудность и показана (метафорически) в балете Дуато, похожем на призрачный сон. Конфликт разгорается через спор черного и золотого в сценографии, точечный свет, идущий как будто из-под земли, и поток танца, наполненный извилистой тревожной риторикой. В финале три из четырех дуэтов, падая ничком, «погружаются» в темноту и в «почву», а четвертая пара запутывается в полосе ткани, спускающейся с неба. И возносится ввысь.
«Гнава» – иная. Это балет о сладостном ужасе обряда, сродни «Весне священной». Микст североафриканских религиозных традиций, марокканской музыки и любви хореографа ко всему средиземноморскому. И квинтэссенция стиля Дуато, его угловато-округлых поз, лирически-резких порывов, «кричащих» и «шепчущих» телесных сплетений. Черно-белое в костюмах исполнителей так же не случайно, как белоснежность пары, танцующей не под гортанные выкрики и барабаны, а под звуки льющейся воды. Хороводы групповых танцев (религиозный ритуал – это коллективная душа) мгновенно рассыпаются на отдельные гроздья, чтобы слиться воедино, светильники в руках танцовщиков оборачиваются ощущением тайны, а танец, не имеющий ничего общего с этнографией, ненавязчиво намекает на вязь арабской письменности или восточного орнамента. Эта условность и пленяет: хореограф «Гнавы» обожает черпать вдохновение в коренных началах культур, но никогда не ставит «калинку-малинку».
Но вот закончился Дуато, начался Экман, и словно сработала машина времени. Вместо мистики – драйв, взамен глубины – поверхностность на месте переживаний – ощущения. Таков балет «Flockwork», вполне характерная для поколения тридцатилетних вещица, повествующая о суете ради суеты и динамике ради динамики. Причем подано это в изысканной упаковке: одна работа со светом отсылает к вершинам современных технологий. Компания тинейджеров-переростков в дурацких штанах до колен и кургузых пиджачках расслабленно слушает гавайские ритмы, активно кривляется под минималистские аккорды, отчего-то замирает в разнокалиберных позах и бессмысленно хохочет во все горло. Три огромных стола служат танцполом: столы, крутя, гоняют по сцене, на них танцуют, как, впрочем, и под ними, и рядом – тоже. Тинейджеры беззлобны, бойки и индифферентны ко всему, что выходит за рамки непосредственно момента. Ближе к концу на участников сходки прольется вода – видимо, чтобы остудить разгоряченные головы. В другой версии балета тусовка переодевалась в клубные пиджаки, которые тоже спускались с неба. Впрочем, идею «у нас все есть, но нам скучно» радикал Экман донес и без смокингов: танца в его опусе кот наплакал, но едкий юмор высказывания могут взять на вооружение борцы с «загнивающим Западом».