Хореограф Владимир Варнава – самый молодой лауреат «Золотой маски». Его спектакли идут в Москве, Санкт-Петербурге и за границей. Но несмотря на мировое признание, далеко не все постановки хореографа критика встречает положительными отзывами. С «Театралом» он поделился своим отношением к «бабусичному театру» и представлениями о современном танце.

– Современный танец – что это? Как можно раскрыть это понятие?

– Я думаю, что это танец, который актуален – он отражает идеи сегодняшнего дня. Это могут быть проблемы остросоциальные: проблемы бездомных, проблемы озеленения, проблемы меньшинств – всё, что угодно. Но это может быть (и я на сегодняшний момент этим и занимаюсь) проблема новизны танца: попытка изобрести новый способ движения, их интересное сочетание. На сегодняшний момент я пока сосредоточен именно на телесности.

– Но эта телесность всё-таки нужна, чтобы донести какую-то идею?

– У меня были разные периоды, но в данную секунду меня интересует именно способ движения: от чего он вообще происходит, как не тратить лишнюю энергию, как найти симметрию и асимметрию в теле, что такое устойчивость и что такое нестабильность, как мы ощущаем гравитацию и как мы работаем с ней? Всё это физика тела. И мне нравится открывать какие-то новые вещи – не только пользоваться открытиями отцов-основателей, но и самому что-то в эту копилочку добрасывать.

– Подобное искусство ради искусства не способствует потери актуальности танца?

– Современный танец в любом случае должен быть актуальным, но эта актуальность может по-разному проявляться: научно-технический прогресс может давать эту актуальность (танцы с роботами, например, танцы в невесомости, танцы на другой планете), а может быть и так: что нового происходило в танце за последние 10 лет?

– И что нового произошло для вас за последние 10 лет?

– Появился ряд мастеров: хореографов, художников, которые совершили открытия по работе с энергией, по работе с формой. Из этого легко может выйти рассказ на книгу «Что нового произошло в танце за последние 10 лет»!

– В балете тоже произошли изменения?

– Конечно, балет не является закостенелым. Есть такое ошибочное восприятие. Так, как танцевали 100 лет назад, уже не танцуют – сейчас совсем по-другому. Часто слышал: «Ничего нового в танце придумать нельзя», «Все движения изобретены до вас», «Новых Петипа среди вас нет». Околобалетная критика любит стрелять такими тезисами. В качестве контраргумента скажу, что ежегодно нахожу людей, которые находят свой собственный способ двигаться. Нужно просто смотреть зорче.

– Как выглядит современный балет? Это постановки театра «Балет Москва», потому что они не похожи на «Жизель», например?

– Не совсем. В нашей стране современный балет – это скорее неоклассический танец. Хореографическое искусство базируется на академической школе, но с элементами и признаками современного танцевального искусства.

– Случается такое, что вы понимаете: в ваших постановках что-то устарело и это надо менять?

– Конечно. Но я предпочитаю не менять, потому что мои постановки – это в любом случае слепок моего времени. То есть я тогда так думал. Да, я чего-то не знал; да, я где-то был наивен, да, я ещё не прочитал каких-то определённых книг и не послушал определённой музыки. Но я же был такой – себя надо принимать таким, какой ты был. Можно не соглашаться, но принимать.

– В спектакле «Утро Вечер» в «Современнике» вы что-то меняете?

– Это постановка более живая. В ней довольно много импровизации. Это был тот период, когда я понял, что могу более живо и свободно обращаться со структурой. К примеру, вариацию я себе так и не поставил – каждый раз она идёт на импровизации.

– Но в этом спектакле вы и хореограф, и танцор. А как взаимодействуют танцор и хореограф, если это разные люди? В одном из интервью вы сказали, что исходите от танцора. Получается, он важнее хореографа?

– Союз хореографа и артиста – это дуэт. В дуэте два человека несут ответственность за то, чтобы он сложился, поэтому тут нет ни главного, ни второстепенного. Часто бывает, что ты работаешь с артистами, которые сами ставят, которые сами – художники. Иногда это большие художники, иногда – полноценные хореографы. Иногда это могут быть хореографы, которые тебя в чём-то превосходят. Такое тоже может быть. Но я понимаю свою суперсилу – в чём она заключается…

– В чём?

– Это секрет. Иногда бывают такие артисты, которые на территорию сотворчества не заходят. Они разделяют: ты начальник, а я исполнитель. Мне такая система не подходит. Мне нужен акт сотворчества, чтобы мы вместе делали одно дело.

– В чём же тогда успех хореографа в постановке?

– В том, чтобы ты мог достучаться до сердец, в том, чтобы твой замысел был реализован. Например, «Утро Вечер» – это спектакль, которые не грузит, а наоборот, приобщает тебя к чувству любви и симпатии к миру. Он размягчает даже чёрствых людей, поэтому я его люблю. У него хорошее послевкусие. Вот недавно я смотрел очень крепкий, восхитительный спектакль (я не скажу ни название, ни театр), но после него стало тошно. Когда включается свет в зрительном зале, ты видишь монстров вокруг и себя – одним из них. А «Утро Вечер» – это противоядие. Он позволяет тебе видеть прекрасное – «всего и надо, что вглядеться» (фраза из спектакля «Утро Вечер», которую несколько раз произносит Чулпан Хаматова – «Т»).

– Как на современный танец повлияла пандемия?

– Ну, самое банальное – это то, что мы привыкли воспринимать танец в 3D, а тут он полностью перешёл в плоскость. И люди, которые делают танец, стали иначе мыслить.

– Какие произошли изменения лично в вашем восприятии и подаче танца?

– Лично я понял, что все границы действительно очень условны. Нас всех разделили по домам, мы все сидели на самоизоляции, но я сделал гала-концерт с артистами из Гётеборга (Швеция), Израиля, Екатеринбурга, Питера и Москвы. Они поочерёдно выходили в прямой эфир и транслировали свой танец. А я был импресарио. Сделали «Прощай, старый мир!» с «Балетом Москва». То есть, нас как бы разделили, но мы все эти границы разрушили. Если не физически, то творчески мы, конечно, поработали очень хорошо.

– Какие идеи, связанные с современным танцем, вы пытаетесь продвигать в соцсетях?

– Соцсети – это возможность расшеривать то, что делаешь. На обычный спектакль, придёт от тысячи человек до девяти в зависимости от зала. А в «Инстаграме» может быть 50 000 просмотров и больше – совсем другой масштаб!

– Какую информацию вы пытаетесь донести через соцсети?

– Одна из главных моих идей: каждый человек – танцор. Танец – это не сложно. Танец – это про удовольствие. Но это такая головоломка, которую надо разгадывать всю жизнь. Это игра с многочисленными уровнями и слоями. Вот я думаю, что будто бы что-то знаю про танец, но вновь и вновь обнаруживаю, что не знаю того, не знаю этого… вау! И каждый день происходят прекрасные открытия.

– Как же дойти до верхнего уровня?

– Не знаю, есть ли он... Есть мастера, которые знают много, к ним я и стремлюсь.

– Кто ваши кумиры?

– Уильям Форсайт, Иржи Килиан, Охад Нахарин, Вим Вандеркейбус. Я их называю не потому, что они уже классика, а потому что каждый раз просто удивляюсь их живому уму. И я к мастерам стремлюсь, но не для того, чтобы меня околобалетная критика у нас, на Руси, наконец-то признала. Дело не в этом. Просто я хочу ответить себе на вопрос: я знаю столько же, сколько эти парни, я могу также ловко управлять пространством танца или мне чего-то не хватает?

– Что бы вы хотели сделать, чтобы стать на них похожими?

– Я не хочу быть на них похожим! Мы же про уровни говорим, а не про похожесть. Мы говорим про то, насколько они свободно обращаются с танцем. Вот как раз эта свобода меня интересует. Но чтобы свободно выполнять мах ногой, нужно её сначала потренировать: определённые мышцы накачать или научиться расслаблять, почувствовать гравитацию в коленном суставе, отпустить бедро… То же самое с композицией, с мизансценой.

– Но разве вы и ваши танцоры недостаточно натренированы?

– Вы думаете?! Но там есть, куда развиваться. Вот я приехал в Израиль, танцевал полчаса перед педагогом Нифом (есть у меня такой мастер). Он на меня долго смотрел, а я импровизировал. И мне казалось, что я вообще всё делаю неплохо. Но Ниф мне говорит: «Знаешь, ты молодец, но тебе не хватает света в пояснице» И я ещё три дня это искал. И когда после мне кто-то рассказывает: «Знаете, мы не поняли основную задачу», вот у Лавровского был пролог. А у вас это что?!» – я говорю: «Чего?!» Есть я и танец. И я с этим танцем дружу. Иногда результат своей работы могу показать другим людям.

– Как получать ответную реакцию, энергию от зрителя во время онлайн-спектаклей?

– Мы просто работаем с другой формой энергии. Но это тоже энергия. А реакцию понимаем по отзывам, по комментариям.

– А во время спектаклей?

– Я и во время обычных спектаклей не понимаю, нравится он зрителю или нет.

– Но как же пресловутая «энергия зала»?

– Она очень разная. Можешь думать, что никому не нравится, а в конце – бурные овации и не отпускают 10-20 минут. Бывает и по-другому. Но как на это не обращать внимание? Конечно, мы все зависим от оценки. Валерий Фокин однажды мне сказал: «Артист на сцене – как нищий на паперти». Практически каждый предпочтет, чтобы его похвалили. Но у меня есть спектакли, за которые меня ругали. А сейчас смотрю на эти работы и понимаю – сколько же классных находок, решений! Понятно, что они не совершенны. Это тоже не так просто, как кажется. У критиков есть такая проблема, как насмотренность: они смотрят, смотрят, смотрят, смотрят – и им кажется, что всё происходит очень легко, по щелчку пальцев. Замыливается значение процесса.

– Что самое сложное в вашей работе?

– Множество вещей, которые связаны просто с контактом людей, с психологией человека. И всё это влияет на то, как спектакль выглядит в финале. Сцена или ситуация премьеры может собрать артистов и постановку, а может, наоборот, наполнить лишним стрессом и всё развалить. А ещё есть куча эмоциональных потрясений у людей, связанных с родственниками, с больницами, с самочувствием и так далее. У девушки есть такой период раз в месяц, когда она из-за особенностей организма бывает очень эмоциональна. И ты попробуй в это с танцовщицей что-то поделать! Она сама иногда не понимает, что с ней происходит. А тебе надо её понять и направить. Я не жалуюсь – я просто говорю, что там миллион причин: почему получилось или не получилось. И вот это надменное отношение нашей критики… Я никогда не делал «бабусичный» театр, чтобы его похвалили. Я делал для себя и для зрителя.

– То есть некоторые спектакли не нравятся критике, но нравятся зрителям?

– Спектакль «Ткани» не зашёл критике, но зашёл зрителю. Постоянно был sold-out и тёплый приём везде, где бы мы его показывали. Но я не думаю, что сделал народную попсовую «котлету» а-ля Филипп Киркоров. Я думаю, что сделал вещь, которая является частью моей души, и она трогает людей. А критики – это не те люди, на мнение которых стоит ориентироваться. Это всего лишь люди, которые тоже имеют свои вкусовые предпочтения. Просто у них больше насмотренность: но иногда это плюс, а иногда – минус. Они не понимают девиза нашего спектакля: «Всего и надо, что вглядеться» («Утро Вечер – «Т»).

– А жюри фестивалей разделяет мнение критики?

– В жюри фестивалей тоже сидят люди, и там тоже объективной оценки не существует. Это всегда совокупность мнений, и перевес бывает в ту или иную сторону. Мне лично хочется хоть раз поместить человека в условия, когда у него труппа 70 человек – или ладно – всего пять. И пусть попробует организовать этих ребят в пространстве и сделать что-то выразительное! Художник и скрипач (в классическом представлении) работают сами с собой, а хореограф работает с людьми. Иногда человеку просто смотреть в глаза сложно! Вот вы легко знакомитесь с людьми на улице?

– Да. Но некоторым сложно знакомиться.

– Да, некоторым сложно. Вот идёт грозный бородатый мужик, замкнутый в себе, с нахмуренным лбом. Попробуй его поместить в пространство танца!

– Танцоры разделяют ваше стоическое отношение к критике?

– Я делаю своё искусство для человека, который хочет прийти в театр, для танцоров, которые хотят прийти ко мне на репетицию. Я предельно простой в этом вопросе. Я вообще не люблю заставлять людей что-то делать.

– Разве для успеха постановки не нужно пинать артистов время от времени?

– Возможно, нужно их бодрить, но заставлять… Я не уверен, что кого-то можно заставить. Если любишь – отпусти. Я отпускаю людей. Зачем насилие? Если нравится, если хочется, если видишь интерес – профессиональный, кайфовый, корыстный – то пожалуйста! Главное, чтобы был этот интерес, а я уже найду, что с ним делать.