Человеком года среди деятелей российской науки, культуры и искусства, опрошенные фондом "Общественное мнение", назвали Дмитрия Хворостовского. 22 ноября 2017 года Хворостовский скончался от болезни, с которой боролся два с половиной года.

О своем друге и коллеге рассказывает Константин Орбелян – человек, который почти на всех концертах Дмитрия Хворостовского последних лет стоял за дирижерским пультом:

– Это огромная утрата для всех, кто знал Диму, любил его творчество, для всех тех, кто любит музыку, оперу и просто харизматичных, ярких людей. А для меня лично ушел из жизни ближайший друг, коллега, гениальный певец, гениальная персона во всем. Он был уникальным человеком, в котором все было прекрасно – от внешности до бесподобного голоса. Такого никогда не было и никогда не будет больше. Он обладал совершенно уникальными профессиональными и человеческими качествами. Музыка нас связывала несколько месяцев в году, так как мы все время выступали – у нас было минимум 50–60 концертов в год. Кроме того, мы записывались каждый год. У Димы задумки были постоянно, даже после того, как ему поставили диагноз в июне 2015 года. Тогда он мне сказал: "Обязательно нужно записать некоторые вещи. Давай это все успеем сделать". И мы успели, пока он еще чувствовал себя достаточно крепко и голос его был в превосходнейшем состоянии.

– А какая была последняя ваша запись?

– Опера "Риголетто", которую мы записали в Каунасе вместе с Каунасским симфоническим оркестром (я там главный дирижер), с Каунасским хором и с совершенно звездным составом певцов со всего мира. Это было в начале июля 2016 года. И кроме того, Дима очень хотел записать цикл Свиридова на стихи Есенина "Отчалившая Русь". Хворостовский уже записывал это произведение в оригинальной фортепьянной версии. Но мы вместе с Евгением Стацюком сделали оркестровку для ансамбля народных инструментов и Симфонического оркестра. Мы записали этот цикл в конце июля 2016 года. В день похорон Димы эта запись Свиридова была номинирована на премию "Грэмми". А две недели назад газета The New York Times объявила 25 лучших записей 2017 года, и единственная оперная полная запись, которая попала в список, это наша – "Риголетто".

– Как произошло ваше знакомство с Дмитрием Хворостовским?

– Это было в 1987 году.

– То есть еще до его победы на Международном конкурсе оперных певцов в Кардиффе, с которой, собственно, и началась мировая слава Хворостовского?

– Да. Тогда Ирина Константиновна Архипова привезла после конкурса имени Глинки группу молодых певцов в США. Они пели в Нью-Йорке. И вот тогда Ирина Константиновна пригласила на концерт моего педагога Нину Яковлевну Светланову – замечательную пианистку, которая много лет была концертмейстером Большого театра и работала со многими известными певцами. Я был студентом Светлановой, и мы слушали этих молодых певцов. Все потрясающе пели, но был один, который выделялся особенно, – это был Дмитрий Хворостовский. И Нина Светланова мне тогда сказала: "Вот посмотришь, в скором будущем это будет суперзвезда". Так и получилось.

– Они в то время выступали с еще одной оперной звездой Натальей Троицкой…

– Она к тому времени уже была достаточно известной, и в той поездке по США ее не было. Я помню, что у них тогда был совместный концерт в Большом театре. И надо сказать, что практически это было одно из немногих выступлений Дмитрия Хворостовского на сцене Большого театра. В оперных спектаклях Большого он ни разу не пел.

– Вообще это довольно удивительный факт – оперный певец, звезда мировой величины и ни одного спектакля в Большом театре…

– В России в начале 90-х годов он пел у Гергиева, в Красноярске еще в молодости, в ранние годы, а в Большом театре, как известно, никогда.

– Вы рассказали о том, как впервые услышали Хворостовского. А с чего началась ваша совместная работа?

– Наша совместная работа началась на поприще звукозаписи в 1999 году. К тому времени закончила свою деятельность фирма "Филипс", с которой у Димы был контракт. Он там записал 12 или 13 компакт-дисков разных с разными дирижерами, звездами оперы и оркестрами. Я уже интенсивно записывался с американской фирмой Delos. И агент Хворостовского Марк Хилдрю встретился со мной и спросил: "Вам интересно записаться с Дмитрием Хворостовским?" Я говорю: "Естественно! Я бы даже не осмелился спросить – хочет ли он со мной работать?" И он говорит: "Он хочет с вами работать". Я тогда полетел в Нью-Йорк, чтобы познакомиться с Хворостовским. Вот так началась наша творческая и человеческая дружба.

– Как происходило ваше сотрудничество? Вряд ли Дмитрий Александрович говорил вам, как надо дирижировать, а вы вряд ли ему говорили, как нужно петь.

– Вы совершенно правы. Мы друг друга очень хорошо понимали. У нас никогда не было никаких разногласий. Я, естественно, слушал его и то, что он делает. И можно сказать, оркестр был подчинен моим движениям и его голосу. Так что я просто чувствовал и очень хотел, чтобы ему было комфортно, чтобы он был раскрепощен, чтобы он мог делать в искусстве своем все, что он задумал, чтобы он чувствовал совершенно стопроцентную поддержку в любом нюансе. В этом отношении желание дирижера быть вместе с солистом очень важно. Здесь нужны профессиональные навыки, и чтобы играть вместе, надо захотеть играть вместе. А он был лидером, конечно, во всех вокальных произведениях. Я его слушал... С ним было исключительно интересно работать, потому что он был суперпрофессионал, знал, чего хочет, всегда репетировал на все 100 процентов. И никогда вполсилы.

– Вы выступали с разными программами – это была и оперная классика, и романсы, и концерт с военными песнями на Красной площади, что все-таки больше относится к эстраде…

– Я не могу сказать, что военные песни – это эстрада. То, как Хворостовский это преподнес, – это совершенно не эстрадные песни. Это глубоко прочувствованные тексты и музыка. Дима их ставил на один пьедестал с Чайковским, Рахманиновым, Брамсом и Вагнером. Так что в этом отношении он отнесся к этой музыке, мне кажется, именно так, как мог бы отнестись человек, который немножечко был уже в другой среде. Все-таки к тому времени Хворостовский уже много лет жил в Лондоне, работал в основном на Западе...

А у меня лично вообще непредвзятое мнение по поводу этих песен, потому что я вырос с этими песнями в Сан-Франциско. Когда мои родители и родители наших друзей, их знакомые, с которыми они приехали в Америку после войны, собирались за праздничным столом, они пели военные и советские песни. Это всегда было исключительно искренне и чисто. Так что у меня вообще было другое отношение к этим песням. И я без багажа жизни в Советском Союзе тоже услышал эти песни совершенно по-другому, услышал истину их настоящего предназначения в исполнении Дмитрия. Вообще надо сказать, что во время войны многие оперные певцы пели эти военные песни. Так что в самом факте ничего нового нет.

Новое заключалось в том, как Хворостовский это спел! Вот это было все новое. Я сделал новые оркестровки (а это уже новая краска), плюс, естественно, гениальный голос Димы и его гениальная подача. Концерт у нас был 8 апреля 2003 года во Дворце Съездов. И то, что он смог сделать на этом первом концерте, было совершенно неожиданно. В первом отделение была полномасштабная классическая программа, а во втором отделении – 18 военных песен. И это всех совершенно сбило с ног, потому что никто не ожидал, что Хворостовский будет это петь. На афише ничего подобного не значилось – просто был объявлен концерт Дмитрия Хворостовского с симфоническим оркестром, дирижер Константин Орбелян. Надо сказать, что этой программой Хворостовский смог сделать то, что практически никому не удается сделать, – он, можно сказать, заставил всю страну ходить с прямой спиной.

– Вы сказали, что Дмитрий Хворостовский всегда все делал на все 100. Но человеческий голос, такой хрупкий инструмент, который иногда лишний раз певцы стараются беречь...

– Он никогда не экономил себя. Никогда! Он всегда пел на 100 процентов. Что его спасало всегда – это очень правильная, его инстинктивная и уже наученная школа. Он никогда не пел то, что ему не подходило по голосу. Никогда! Он ждал, выжидал нужное время, когда брать новую оперную партию, за которую молодые баритоны могут браться только потому, что им это предлагают. А он не брался! Он же давно мог петь, например, "Риголетто", но это тяжело. Как многим певцам говорят, что если вы поете Верди в молодом возрасте – это значит, вы в другом возрасте петь не будете, потому до старости не доживете. Так что здесь просто надо иметь внутреннюю силу отказываться. И Дима это умел. Он сказал, что "я через 10 лет буду петь Риголетто". Не в 25, а в 35! Вот он в 45 лет и даже в 50 лет он спел. Он безумно хотел петь Отелло. И все-таки произошла эта постановка, но уже когда его голос вырос. Ведь голос же меняется все время. Каждый возраст имеет свои краски, прелести и сложности. И Дима преодолевал их своими знаниями, природой и физической совершенно неслыханной подготовкой.

Он всегда очень следил за тем, что он ест, следил за тем, что он пьет. Он всегда высыпался и вел исключительно здоровый образ жизни. И вдруг совершенно немыслимая вещь с ним случилась – он заболел такой болезнью! Мы думали, что это банальное воспаление среднего уха, а оказалась неоперабельная опухоль мозга. Два с половиной года Дима боролся с этой болезнью как хорошо подготовленный боксер.

– Я знаю, что буквально за несколько дней до того, как ушел Дмитрий, вы прилетели в Лондон. Вас предупредили, что дни Хворостовского сочтены?

– Я был у него за несколько недель до этого. 16 октября был его день рождения. Я освободил специально эти дни и полетел к нему. Мы тогда общались достаточно много. Дима был в нормальном физическом состоянии, у него было прекрасное настроение. Он хотел, чтобы все гости чувствовали себя очень комфортно, чтобы никто на него не обращал внимания, не жалел его. Этого он не хотел больше всего! Наоборот, он всех поддерживал. И потом буквально месяц спустя все стало сложнее. Лечение у него закончилось в июле, это была последняя химия. Врачи давали ему еще 5–6 месяцев. Медицина, к сожалению, в этих прогнозах не ошибается. Иногда бывает чудо, на что мы, конечно, рассчитывали и надеялись. Но увы.

– Когда в Москве в Концертном зале имени Чайковского было прощание с Дмитрием Хворостовским, когда остались у гроба самые близкие, зазвучала песня "Журавли"...

– Мы записали ее вместе. И без слез это вспоминать невозможно. Уход Дмитрия Хворостовского для меня большая личная утрата.