Репетиции комедии Николая Гоголя «Женитьба» 17 марта вышли на финишный этап — теперь российский режиссер и хореограф гоняет актеров Лиепайского театра в декорациях. Он снова ставит в своем фирменном стиле «пластической драмы» — ни единого слова, только язык тела, которым драматические актеры под его руководством умудряются сказать публике всё. Как это возможно, зрители увидят 25 и 26 марта. А пока Сергей Землянский рассказал «о доблестях, о подвигах, о славе», московских скоростях и провинциальной скуке, последователях, политике и других вещах.

ПЕРСОНА
Сергей Землянский родился в Челябинске в 1980 году. Окончил Челябинскую Государственную Академию культуры и искусств по специальности «Хореография». Обучался на мастер-классах европейских и американских педагогов и хореографов. С 2001 по 2005 год был танцовщиком театра «Провинциальный танцы» Татьяны Багановой (Екатеринбург). С 2006 по 2014 гг. сотрудничал со студией SounDrama Владимира Панкова в Москве. В качестве хореографа поставил более двадцати спектаклей в драматических театрах России. В 2012 году осуществил постановку спектакля «Материнское поле» в Московском драматическом театре им. Пушкина. С тех пор работает режиссером-постановщиком. На сегодняшний день поставил девять спектаклей. Все постановки создаются в сотрудничестве со сценографом и художником по костюмам Максимом Обрезковым и композитором Павлом Акимкиным.

ПРЕДИСТОРИЯ
В 2012-м Сергей Землянский поставил первый спектакль в новой стилистике — «Материнское поле» по Чингизу Айтматову в Московском театре им. Пушкина. Год спустя в рамках «Золотой маски» постановку увидела публика Риги и Лиепаи. И директор Лиепайского театра Херберт Лаукштейнс пригласил режиссера сделать спектакль у него. В 2014-м Землянский приехал и по предложению Лаукштейнса рискнул поставить латышскую классику — трагедию Райниса «Индулис и Ария». Получилось невероятно прекрасно, образно, стильно и сильно. Сюда можно добавить любые восторженные эпитеты — все будут правдой. Постановка получила три номинации «Ночи лицедеев» и продолжает собирать полные залы по всей Латвии и на зарубежных гастролях. К тому моменту Сергей уже успел поставить в театре им. Пушкина «Даму с камелиями» по Дюма, а в театре им. Ермоловой — лермонтовского «Демона». После работы в Лиепае продолжил шлифовать свой стиль в спектаклях «Ревизор» (театр им. Ермоловой), «Цыганы», «Зима» (оба — со студентами знаменитой «Щуки»), «Жанна Д’Арк» (театр им. Пушкина), «Калигула» (Московский Губернский драматический театр), «Воскресение» (со студийцами Академии Н.С. Михалкова). Теперь вот снова в Лиепае работает, ставит Гоголя.

За эти почти три года он не особо изменился — та же чуть смущенная улыбка, взгляд немножко исподлобья, полное отсутствие понтов... Единственно, может быть — теперь он совершенно точно знает, что не ошибся в своих экспериментах. И вот эти уверенность в правильности пути и полученный опыт чувствуются.

«Нет, я не отец-основатель»

— Сергей, когда вы ставили «Индулиса и Арию», почерпнутая в сети информация характеризовала вас как «молодого талантливого хореографа и подающего надежды режиссера», а сейчас тексты выдержаны в стиле «корифей», «создатель нового стиля» et cetera. Сами как себя ощущаете и оцениваете?

— Да никак не оцениваю. Двигаюсь по своему пути, привлекая все новые театры, труппы, артистов, новую публику.

И чувства «вот какой я молодец» нет.

Просто делаю свою работу и очень радостно, что она пользуется популярностью и у зрителей, и у руководителей далеко не самых последних театров.

— У вас уже есть подражатели и последователи?

— Мне кажется, что подражать бессмысленно — зачем делать похожее? Вот если по-другому — то да. О подражателях не слышал. Есть несколько пластических спектаклей в театре им. Вахтангова, Мастерской Петра Фоменко... Что-то я видел, что-то нет. И это замечательно, что они существуют.

— Вы себя ощущаете основателем... (Договорить «нового стиля» в вопросе Сергей не дал.)

— Нет, не ощущаю. Не думаю, что сделал что-то новое. Мне кажется, что это уже невозможно! Всё давным-давно сделано до нас, мы просто об этом забыли!

— На вашем личном сайте в качестве родоначальника упоминается Таиров.

— Да, Александр Яковлевич Таиров, основатель Камерного театра в Москве, просто уничтоженного советской властью. О нём только в последние годы снова заговорили. Театр пользовался колоссальным успехом, вокруг был постоянный ажиотаж публики, артистов, художников. В декабре 2014-го отмечалось столетие Камерного театра, в этом здании сейчас театр им. Пушкина. И худрук театра Евгений Александрович Писарев попросил меня помочь визуализировать отрывки легендарных спектаклей Таирова для юбилейного вечера. Сначала речь шла о его первой постановке — пантомиме «Покрывало Пьеретты» Артура Шницлера. Это была первая работа Таирова с Алисой Коонен, с него и закрутилась вся история Камерного театра. Мы сделали композицию-фантазию на 15 минут по мотивам этой постановки. И уже в процессе сборки спектакля Евгений Александрович попросил также и другие таировские работы насытить с точки зрения движения и пластики: «Жирофле-Жирофля», «Фамира-кифаред». Я тогда много прочел и посмотрел про театр Таирова, очень интересно.

— Как считаете, последователи у вас появятся?

— Надеюсь. Мне и самому это интересно.

— И таки будете вы отцом-основателем.

— Да не в этом же дело! А в том, чтобы это дальше продолжалось, развивалось, заняло свою нишу в театральной политике.

Каждый спектакль — ступенька

— После «Индулиса и «Арии», то есть за 2,5 года, вы сделали еще пять спектаклей. Плюс еще множество драматических постановок, где вы были хореографом. Как вы успеваете?

— Не знаю, кажется, это влияние Москвы. И пока есть спрос и предложение, приходится успевать — меньше спишь, меньше отдыхаешь. Хотя для меня работа и есть отдых. Душевный. Нет такого, чтоб с тоской «ой, сейчас опять новый спектакль», наоборот! Да, в каждом спектакле есть сложности, но они формируют тебя, новые ступени в твоем творчестве, развитии, способности трактовать материал. И преодоление этих ступенек — очень лакомые бонусы.

— Все эти постановки очень разные: «Калигула» — масштабность и пышность, «Жанна д'Арк» — трагизм и героика...

— Мне интересно брать разный материал, разную драматургию. Не хочется повторяться, заниматься самоцитированием, и ты сознательно идешь на эксперименты. То есть поставил «Калигулу» Камю, а потом берешь «Воскресение» Толстого. Хотя эти две постановки шли параллельно, три месяца мотания из одной точки Москвы в другую и всего четыре часа сна в сутки.

— Что самое сложное в постановках без слов?

— (Долгая пауза.) Это сложный процесс, неподвластная каким-то законам и жанрам структура. С одной стороны, можно свалиться в сюжетное описание, ничего не привнося с точки зрения режиссуры. С другой — есть риск удариться в танец ради танца. А зачем? Проще пойти в Большой и посмотреть, как танцуют балет профессиональные танцовщики. В общем, это синтез и его надо очень точно и чутко воспринимать и чувствовать. Что-то усилить, какие-то вещи сделать прозрачными. Это уже момент, наверное, вкуса и режиссуры — что ты хочешь сказать той или иной сценой.

Самый смак — с 17 марта

— И всё равно — как можно поставить «Женитьбу» без слов? Там ведь столько всего именно в диалогах!

— Не знаю, посмотрим. Сейчас только процесс рождения идет, есть отдельные сцены, пробы, заготовки. Самый вкусный для меня период начнется с 17 марта, когда выйдем уже в декорации и начнется собственно постановка на сцене. Да, это комедия, но юмор у Николая Васильевича в ранних комедиях светлый, да и вообще своеобразный, то есть «над кем смеетесь?». Он высмеивает пороки общества, нравы, и это очень смешно, хотя мы и смотримся при этом в зеркало. Уже сейчас у нас какие-то смешные моменты есть, во всяком случае, ребята, когда смотрят сцены, в которых они не задействованы, хихикают и временами смеются. Но и в «Смехопанораму» сваливаться неохота. А хочется протащить какие-то глубокие метафоры автора. Наработки и мысли есть. Посмотрим.

 

На разных скоростях

— В одном интервью вы сказали, что шесть недель, за которые вам надо было поставить «Индулиса и Арию» — это очень мало. Сколько в Москве длится постановочный процесс?

— Два с половиной — три месяца, на «Женитьбу» у меня сейчас два. Хотя тут такой график работы — я был в шоке!

Трехчасовые перерывы днем?.. Так я работать не привык.

— Надо — с утра до вечера без перерывов?

— Конечно. С часовым перерывом на обед. Приходишь к 10-11-ти и часов в пять-шесть артистов отпускаешь. У кого спектакль — тот идет гримироваться и играть. У кого нет — свободен. А ты едешь на другую репетицию. Так что здесь по сравнению с Москвой как будто на курорте.

— Как вам уже во второй раз с нашими актерами работается?

— Есть какие-то новые люди, с которыми я в тот раз не сотрудничал. Некоторые из тех, с кем работали в прошлый раз, очень порадовали своим ростом. Гатис Малик, например. Мартиньш Калита для меня просто открытием стал — многожанровостью, острохарактерностью. Он за эти пару лет сделал колоссальный прыжок в плане возможностей, телесной выразительности. Парни просто прекрасны в «Визите старой дамы», «Человеке-слоне». Роланд Бекерис своей естественностью — это животное, пластилин в хорошем театральном смысле. Анете Берке в «Барабанах в ночи» (эта пьеса Брехта идет в Лиепае под названием «Дьявольская красная луна» — Л.М.) произвела сильное впечатление — просто великая трагедийная актриса времен Таирова и Мейерхольда, такой задел! Эгон Домбровский в «1984» — это сильно, сцена пыток прекрасна.

Да, я не понимаю языка, но визуальную и смысловую информацию считываю.
Я и ребятам говорил — Гатису и другим — что аплодировать хотелось, настолько безупречно и здорово сделана сцена пыток. 

Хотя понимаешь, что это чистой воды провокация, сродни нашим средствам массовой информации. То есть тебе втюхивают что-то, неважно, со знаком плюс или минус, но это фактически зомбирование, а ты — в восхищении..

— Что вам дает работа в Лиепайском театре?

— Постановка «Индулиса и Арии» была первым опытом работы с иностранной труппой. Масштабный опыт был, и получилась хорошая глобальная эпическая история. Труппа порадовала и впечатлила в позитивном ключе. На тот момент в моем опыте это была самая сплоченная и сильная труппа в плане движения, тела и т.д. В этот приезд я уже так сказать не могу, в Москве актеры мобильнее стали. Быстрей могут включать другие скорости и уже тебе за ними надо успевать, а не им за тобой. За эти пару лет местная труппа в целом как-то сбавила темпоритм и именно командные способности.

— Дальнейшие планы здесь есть?

— Пока нет. Но если позовут... Хотя необходимы уже новые артисты. Да, слышал, что хотят набирать новый курс, это правильно и привлечет свежую кровь, новую энергию. Сейчас ребята всё на себе тащат. Но с одной стороны — да, куда-то движутся, а с другой —

с точки зрения артиста, на мой взгляд, неправильно, когда понимаешь, что без тебя не обойдутся. От этого начинаешь наглеть.

— А в Москве или еще где-то какие планы?

— Через неделю после премьеры «Женитьбы» должен начать репетиции в Новосибирске, в театре «Красный факел» у Тимофея Кулябина. Будут ставить «Дом Бернарды Альбы» Гарсиа Лорки. Премьера назначена на 20 июня. Затем должна быть Москва, но пока ведутся переговоры и рано что-то объявлять.

Сонная провинция

— Какие впечатления, эмоции вы увезли из Лиепаи в прошлый раз, и какие увезете в этот? Вообще, о людях, не об актерах.

— Приятные, дружественные, очень теплые впечатления — приятный город, приятная атмосфера спокойствия в хорошем смысле. Но может быть, за эти три года и пять больших постановок в Москве с другим ритмом и скоростями... привыкаешь… и очень сложно переформатироваться. (пауза) ... Если бы мы над «Женитьбой» работали так, как я в последнее время работал в Москве, думаю, мы за месяц могли бы сделать. 

Но местные силы не готовы к такому темпоритму.

— То есть сюда из Москвы вы бы хотели привезти скорость?

— Да, наверное... Скорость в плане восприятия, желания добиться, привнести, успеть. Здесь как-то гладко всё.

Сейчас в труппе все семейные люди, с детьми, такое впечатление, что у них всё сложилось, всё хорошо и уже ничего не надо. Они просто приходят и делают свою работу. И театром это уже сложно назвать.
Театр — это всё-таки призвание, а не профессия. На мой взгляд.

— Есть желание показать в Москве свои лиепайские постановки?

— Я бы с радостью, но от меня здесь мало, что зависит. Я поставил и уехал. Хотя, уверен, проблемы продать билеты на эти постановки в Москве не было бы.

— Чего московского — кроме скорости — вам тут не хватает? Может, каких-то привычных продуктов?

— Да нет, продуктов здесь достаточно, так скажем. Это у нас там нет уже каких-то вещей в связи с санкциями. Не хватает именно привычного темпоритма — там всё время ты должен что-то успеть, ехать на встречи и параллельные репетиции. И потому ты немного зависаешь. Так что если и скучаю, то только по драйву жизни мегаполиса.

— Может, в Москве чего-то лиепайского уже будет не хватать?

— (Пауза.) Не думаю. Вернусь в свой привычный «водоем». Но ведь только на неделю приеду, потом — в Новосибирск, а там опять тишина и покой.

Почти о политике

— Чувствуете ли какие-то перемены в Москве по отношению к Латвии за последние три года? Сейчас, если по Интернету судить, в России стало больше ура-патриотизма.

— Напускное это всё. Если ты патриот именно своей страны, а не её руководства...

— Может, сейчас известие о постановке в Латвии вызвало другую реакцию, нежели три года назад?

— Нет-нет.

Латвия для нас — все равно своего рода Европа, поэтому поставить еще одну постановку «в Европе» — это неплохо и для твоего опыта, и для CV.
Так что никаких реакций с точки зрения политических разногласий не было и нет. Хотя я вообще за этим не слежу, мне есть, чем заняться.

А что, у нас сейчас натянутые отношения с Латвией? На себе, своих коллегах и друзьях я этого не ощутил.
И никому в голову не пришло сказать «зачем тебе это надо». Наоборот, многие хотят приехать и посмотреть премьеру. Политика, по-моему, это очень правильная и математически выверенная игра. И ты никогда не узнаешь, где правда, где ложь или вымысел. У нас это одно, у вас — другое, за океаном вообще третье. И никто сегодня — и не только сегодня — правды не скажет. Да и всегда так было. Конечно, и среди людей культуры есть такие, кому это интересно, они муссируют всё это... Тут со своими делами бы разобраться, зачем же еще и в политику лезть.

Напоследок — о мечте

— Наверняка есть какая-то пьеса, которую вам хочется поставить, но пока не складывалось по разным причинам. Что это за пьеса?

— (Долгая пауза.) Можно, я не буду говорить?

— Но есть?

— Да. Есть. Эта мечта еще до «Калигулы» возникла. С одним худруком не получилось, и с другим, и с третьим тоже. Вот сейчас жду, может быть, еще один откликнется.