Надежда Павлова предопределила развитие балета на двадцать лет вперед, доказав, что широта амплитуды может быть красива, а движения классического танца естественны. Ее популярность не знала границ и стала тем уникальным в российской истории явлением, когда балерина, не прикладывая ни малейших усилий, сравнялась славой с поп-звездами. В 1970-е годы о том, кто такая Надя Павлова, знали все – от рядовых жителей небольших городов до рафинированного столичного бомонда. Ученица предвыпускного класса Пермского хореографического училища получила Гран-при Московского международного конкурса артистов балета и словно одним махом перешагнула в новое измерение жизни. Объехала весь Советский Союз и полмира. В 1976 стала балериной Большого театра. В двадцать восемь лет Надежда – народная артистка СССР. В сорок пять она ушла со сцены, а через тринадцать лет вернулась педагогом-репетитором.

Надежда Павлова не давала интервью десять лет. За это время в ее жизни главным событием стало, конечно, возвращение в Большой театр, где под занавес прошлого сезона впервые отметили ее юбилей. Затем были выступления ее учениц на сцене Ковент-Гардена, восторженные отзывы английских критиков и их не менее воодушевленные рассказы о «Жизели» и «Спартаке» с ее участием.

На этот раз в Лондон Надежда Павлова не приехала. В разгар нового сезона мы встретились в Москве, после одной из ее репетиций в Большом театре.

Надежда Васильевна, Вы и сегодня на репетициях показываете движения в полную силу, а Ваша ученица Анна Тихомирова не сомневается, что Вы можете станцевать спектакль целиком. Как Вам это удается?

Репетируя, невозможно не увлекаться этим процессом. И, конечно, я воспринимаю жизнь в первую очередь через движение, а уже потом через слово. Иногда задаю себе этот вопрос: какая у меня задача – подготовить артиста на партию, просто выучив движения, или все-таки вытащить из него индивидуальность? Когда я только начала преподавать, то очень часто показывала. Но теперь стараюсь делать это реже, потому что каждый должен быть похож сам на себя и найти свой шаг, жест, интонацию.

В последнем номере журнала Dancing Times одна из Ваших учениц рассказала английским критикам, что к каждой исполнительнице у Вас есть особый подход, каждый раз Вы репетируете по-разному. Известно, что Вашему взгляду доверяли и коллеги по сцене, часто приглашая на свои репетиции. А когда Вы полностью переключились на педагогическую работу, то подготовили к международному конкурсу Диану Косыреву, за три года работы в Большом театре отрепетировали ведущие партии с Анной Тихомировой, которая триумфально выступала на гастролях в Лондоне, подготовили на главные роли танцовщицу кордебалета Маргариту Шрайнер, и она уже станцевала Сильфиду, Жанну, Китри. Это балерины совершенно разного масштаба, индивидуальностей, возможностей. Как Вы репетируете с такими разными исполнителями?

Репетировать можно с любым, но результат зависит от полученной им школы и дарования. Очень важно и то, и другое. Чтобы артист вырастал как артист, нужно увидеть зерно его личности и подсказать, как его развить. Вот и все. Педагог должен замечать все – и отрицательные свойства, которым артист не придает значения. И даже, может быть, помочь избавиться от них – только обязательно по-доброму. Важно помочь человеку стать самим собой, направить его, учитывая его индивидуальность. Танец – самое открытое искусство, через которое видна душа. Вот драматические актеры играют определенную роль и свое «я» переносят на второй план. А в балете даже если человек исполняет какую-то роль, сразу видно, кто он такой, его настоящая суть сразу выходит на поверхность. Мне важно, чтобы они менялись и профессионально, и внутренне. Чтобы на сцене было видно, что это личности и им есть что перенести через оркестровую яму в зрительный зал. Я ставлю перед собой такую задачу.

В прежние времена у Вас случались громкие конфликты с педагогами. Изменили ли Вы отношение к ним после того, как сами начали преподавать?

Сейчас я понимаю, что и мой школьный педагог Л. П. Сахарова, и первый балетмейстер-репетитор Большого театра Галина Сергеевна Уланова хотели мне добра и делали это так, как они себе это представляли. Другое дело, что это не совпадало с моим восприятием. Но если они прошли по моей жизни, значит, именно такие учителя были в тот момент нужны. Я их всех принимаю, что было, то было. Все они выстроили мое мировоззрение, пусть даже путем сопротивления. Очень многому научила меня Марина Тимофеевна Семенова – до сих пор в мельчайших деталях помню ее уроки в театре и занятия в ГИТИСе. Небольшие комбинации и самые обычные движения у нее всегда становились танцем. И это абсолютно совпадало с тем, как я воспринимала балет, потому что для меня тоже никогда не существовало отдельных движений руками и ногами. Я могла работать с ней часами и сейчас уверена: чтобы человек именно затанцевал, ничего нельзя отделять. Конечно, я не копирую ее буквально, но многое заложенное ею просто вошло в плоть и кровь. Отношения сложились – как сложились, но они дали толчок, чтобы у меня выработалось что-то свое.

Фото Александра Панкова

Как педагог-репетитор Вы начинали в «Классическом балете» под руководством Н. Д. Касаткиной и В. Ю. Василева, почему именно там?

В Большом театре не было свободной ставки педагога, а Наталья Дмитриевна и Владимир Юдич ее сразу нашли. Уже потом Н. Д. Касаткина мне сказала: «А знаете, почему мы Вас взяли? Потому что Вы всегда отказывали журналистам, а для передачи «Балет, балет», которую я вела, согласились дать интервью». Конечно, вспоминаю «Классический балет» с благодарностью, там хорошая атмосфера, которая помогла мне вырасти как педагогу. Это было время понять: если ты звезда и репетируешь с другими в этом качестве – ничего не получится. Педагог – фигура второго плана, которая занимается черной закулисной работой, но при этом очень увлекательной.

Были еще какие-то встречи, кардинально изменившие Вас?

Я не создаю кумиров, скорее, на меня влияли те, кто мешал. Но мою жизнь кардинально изменила встреча с моим нынешним мужем. Доктор, далекий от балета человек, он вник во все детали моей профессии и понял, как много она для меня значит. Недаром врачевание тоже называется искусством. Он абсолютно творческий человек. И этим мы похожи. А когда встречается человек похожий, это дает еще и чувство свободы. За тридцать лет совместной жизни он помог мне пережить немало тяжелых моментов, умеет выслушать и всегда находит оригинальное решение проблемы.

В 1991 году в Казани Вы танцевали «Щелкунчик», которым дирижировал Рудольф Нуреев. Вам удалось с ним пообщаться?

Мы познакомились в Вене в 1970-е годы, когда танцевали на одной и той же сцене и после спектакля он закатил банкет в честь артистов Большого театра. Второй раз мы встретились в Казани, и после «Щелкунчика» он приехал в Москву. В гостинице он жить не захотел и все это время провел с нами – со мной и моим мужем. При нас он мог расслабиться и быть собой, ему не нужно было бравировать, хотя всю жизнь он поддерживал именно такой имидж, который для себя и создал. Дальше он ехал в Петербург и там снова должен был играть роль Нуреева. Во всем, что касается профессии, сцены, работы, мы понимали друг друга. Это были взаимные уважительные отношения без всякого пафоса. Он понимал, что на Западе я могла сделать большую карьеру.

Чем Вы объясняете свою невероятную популярность?

Поначалу я даже не понимала, что же такого сделала и почему этому уделяют столько внимания. В тот момент я просто удивлялась всему происходящему и продолжала заниматься своей профессией, не думая о карьере, о том, что должна эту популярность удержать. В тот момент мне было совсем не до этого.

Надежда Васильевна, откуда Ваш знаменитый шаг, расскажите! Это Вам дано от рождения или Вы использовали методики из гимнастики, которая в те годы стремительно развивалась?

Да, такая у меня природа, но и дары природы нужно развивать. Недавно услышала: «А зачем растягиваться, если от этого прыжок пропадет?» Это нелепость, и кто-то же придумал ее, чтобы себя оправдать. При правильной растяжке будет и прыжок, и шаг.

С 1973 года и до сих пор Вы – единственная обладательница Гран-при Московского международного конкурса артистов балета. Как Вы относитесь к чувству соперничества?

Это не мой стимул. Понимаю, что соперничество существует в артистической среде, но как-то очень спокойно к нему отношусь. Быть первой, победительницей – для меня не так важно. Помню, как останавливала себя: я не пытаюсь никого победить, побороть. Главная задача была сделать достойно то, чего от меня требовали на репетициях. Конкурс требует слишком много эмоций, физических сил, но, проверяя на стойкость, дает уверенность в себе. Не каждый может это выдержать. Наутро после конкурса я проснулась знаменитой – это было именно так. Но в жизни все немножко по-другому: и борьба, и победа.

Фото из архива А.Тихомировой

Вам в жизни приходилось за что-то бороться или все давалось само собой?

С того момента, как я пришла в Большой театр, бороться приходилось все время, даже за те считанные три или пять спектаклей в сезон, когда меня ставили в афишу. Я никогда не могла танцевать что хочу и когда хочу. В театре двери передо мной чаще закрывались. Сейчас удивляюсь, как вообще все это выдержала – подлость, несправедливость, зависть. А если все-таки выпадали эти редкие счастливые моменты, стоило огромных внутренних усилий, чтобы войти в форму, собраться и выйти на сцену. Но как они мне были нужны!

Нельзя сказать, что Вам помогал Юрий Григорович, руководивший театром в тот момент. Почему Вы дважды выступили в его защиту, когда его сняли с этой должности?

Однажды он тоже спросил меня об этом, хотя лишних слов не говорил и очень редко задавал вопросы. Но его это удивило.

Так почему, действительно, Вы его поддерживали?

Он талантливый человек. За талант, тем более такой, можно многое простить. Наше поколение росло на его спектаклях и классике в его редакциях. В его постановках от начала до конца понятная логика, их удобно танцевать и до сих пор на них можно учиться.

Вы сказали это ему?

Нет, конечно. Зачем? Поступки говорят за себя сами. А что такое предательство, он знает не понаслышке. Он вырастил плеяду артистов, на которых ставил свои спектакли, и все звания и премии они получили благодаря его постановкам. Но после того как эти артисты, с которыми он буквально сгорал на репетициях, выступили против него, он очень изменился. С молодыми он уже так не репетировал, думаю, просто внутренне не мог.

Как-то в интервью Вы говорили о том, что ни один театр мира не может для Вас сравниться с Большим. Испытываете ли Вы что-то сейчас, когда оказываетесь на этой сцене?

После ремонта он, конечно, потерял ту ветхость, от которой веяло историей и еще чем-то необъяснимым. Он стал современнее, и, наверное, должно смениться несколько поколений, чтобы в новом здании появился театральный дух. Со временем привыкаешь, но ощущение старого театра осталось ощущением. Когда смотришь в зрительный зал со сцены – все кажется прежним. Значит, что-то от Большого театра все-таки осталось. Театр – это еще и люди, которые в нем работают. Я рада, что вернулась в Большой, который возглавляет Владимир Георгиевич Урин. У него внушительный опыт, он знает что делать. И главное – он смелый человек, который умеет доверять людям.

В изданиях разных лет писали, что и Вы осмелились на многое – например, увеличить амплитуду движений и танцевать с той свободой, которая до Вас была невозможна. Наверное, не зря знаменитый педагог Большого Асаф Мессерер представлял Вас в роли Жанны д’Арк. Вы по-прежнему не боитесь шагать в неизведанное?

Для некоторых кордебалет становится пределом только потому, что человек внутренне не готов стать солистом. Хотя физически он мог бы вести спектакль. Или вести за собой. Стоит чуть дольше задержаться в кордебалете или просто засмотреться по сторонам – и смелость уже не появится никогда. Почему бы не пробовать новое?