На XX фестиваль Dance Open, ежегодно собирающий в Санкт-Петербурге цвет мировой хореографии, Национальный балет Испании во главе с Рубеном Ольмо привозит Invocacion — новый взгляд на фламенко. Если 8 и 9 ноября в сером городе вам захочется света, звука и вулканической энергии, вы знаете, куда пойти. О том, какая работа стоит за такими программными постановками, нам рассказывает сам Ольмо — птица Феникс испанского, да и мирового танца.

— Вы начали танцевать в два года, верно? Помните ли этот момент?

— Да, это действительно произошло, когда я был совсем маленьким. Мы с мамой увидели отчетный концерт танцевальной школы, и я стал повторять движения за детьми на сцене. Мама спросила преподавателя: «Может ли мой мальчик попробовать танцевать с детьми?» Та ответила: «Он, конечно, очень маленький, но если хочет, пусть танцует». Это было мое первое знакомство с танцем.

— В Севилье вы жили в очень неблагополучном районе Las Tres Mil Viviendas. Как оказались на этом выпускном концерте?

— Он проходил в квартале, где жили мои бабушка с дедушкой — мы гостили у них. Я и впрямь первые годы провел в неблагополучном районе. Но уже в возрасте пяти лет мы с родителями переехали именно туда, где жила бабушка, где была школа танца и где я увидел тот самый первый концерт.

— Потом вы пошли профессионально учиться танцам — с девяти лет. Это было ваше решение или решение ваших родителей?

— В девять лет я поступил в консерваторию, где изучал и классический, и испанский танец. Это было мое желание, но заслуга родителей в том, что они его поддержали, прислушались к тому, что мне казалось интересным. Конечно, ни о какой профессиональной карьере в тот момент никто не думал — это было чистое желание танцевать, которое превосходило все остальные. И спасибо моему самому первому педагогу, который посоветовал родителям обратить внимание на это, не мешать, а лучше помогать.

— Никогда не сожалели о том, что все мальчишки играют в футбол, а вы стоите у станка?

— Нет, таких сожалений не было. Я всегда хотел танцевать и только танцевать. Я занимался в консерватории, одновременно — в школе фламенко Маноло Марин, в выходные тоже шел заниматься при любой возможности. Вся моя жизнь была подчинена танцу. Да, иногда были моменты, когда хотелось пойти прогуляться с друзьями, но желание танцевать всегда побеждало.

— Фламенко в юности и во взрослом возрасте исполняется по-разному?

— Во фламенко, как и в любом другом танце, классическом или контемпорари, молодой танцовщик всегда прежде всего хочет показать себя, свои максимальные технические возможности, их разнообразие. Но с наступлением зрелости это все уже не так волнует, не так занимает техника. То, что действительно беспокоит артиста больше всего,— это затронуть зрителя, вызвать у него эмоции, и таким образом тоже насладиться танцем, но теперь по-другому. И ты уже не ищешь, не демонстрируешь свое «я» в танце: ты сложившаяся личность, тебе есть что сказать. Это два разных пути, по которым проходят все артисты. В молодости ты все время демонстрируешь себя, а в зрелости ждешь эмоции, реакцию публики.

— С 16 лет у вас карьера складывалась блестяще: сначала Compaade Danza Espaola, в 18 — Национальный балет Испании и ведущие сольные партии. И вдруг через пять лет вы уходите. Почему?

— Да, действительно, карьера была стремительная: я работал с разными хореографами, такими как Рано Оллер и Хосе Антонио, солировал в «Кармен», «Селестине», Oripando и многих других постановках. И все вроде бы было замечательно… Но через пять лет мне стало чего-то не хватать. Хотелось чего-то большего. Появился интерес к хореографии и явные задатки хореографа. Захотелось сконцентрироваться на себе, увидеть свое имя отдельно от труппы. А совмещать карьеру танцовщика и хореографические поиски в такой команде, как Национальный балет Испании, достаточно сложно. И я пошел своим путем.

— Вы дважды создавали собственную компанию — и дважды она разорялась. В чем причина?

— Причины были ни в коей мере не художественные, а исключительно финансовые. Первый раз, когда я создал свою труппу, я был очень молодым и концентрировался только на вопросах танца. Все экономические аспекты были отданы другим людям. Продюсеры оказались нечистоплотны, мы потерпели финансовый крах. Я вложил в компанию все собственные средства, все, что было заработано к этому моменту, включая квартиру, на которую смог накопить. Да, потери были огромные. Но я был очень молод — хватило сил, чтобы подняться и снова, с нуля, продолжить свой артистический путь.

— А второй раз?

— Во второй раз моя собственная труппа была распущена исключительно по моему решению: это был не самый удачный период в Испании в принципе для творческих поисков, стало проблематично держаться на плаву труппе из восьми музыкантов и десяти танцовщиков, выступать с концертами только раз-два в месяц, еще и выпускать новые спектакли каждый год. Я не мог обеспечить достойное существование своим артистам и поэтому решил распустить труппу и начать создавать сольные спектакли.

— В течение двух лет вы руководите Национальным балетом Испании. Что за эти два года было самым сложным? И чем вы особенно гордитесь?

— Я пришел к руководству Национальным балетом Испании, уже имея опыт собственных постановок и руководства балетом Андалусии, который также является крупной институциональной компанией. Подошел к этой должности уже полноценным, зрелым, сложившимся руководителем, понимающим, что такое Национальный балет, его особенности. Я его знаю, люблю, живу в нем. За время моего руководства самым сложным и неожиданным, конечно же, было столкновение с пандемией, которая началась через несколько месяцев после прихода. Это никак не входило в мои планы. Мы выпустили первый спектакль — Invocacion — на фестивале в Хересе, и через неделю началась пандемия.

— Что делала труппа во время пандемии? И когда начались первые спектакли?

— Мы были полностью закрыты на протяжении трех месяцев, все сидели по домам и думали, как существовать в новой ситуации. Предмет моей особой гордости — мы смогли справиться с этой задачей, смогли поддержать высокий профессиональный уровень труппы. За два года мы выпустили три новых успешных спектакля, среди них Invocacion — мы привозим его в Санкт-Петербург, спектакль к 100-летию Антонио Руиса Солера, а также постановка La Bella Otero, премьера которой состоялась в театре Сарсуэлы. Все три премьеры прошли успешно.

Но помимо того, что мы смогли выпустить эти спектакли, все пандемийное время нужно было создавать дополнительный контент. Мы делали мастер-классы, прямые эфиры, встречи с разными хореографами — и для артистов, и для зрителей, которые могли подключиться к онлайн-трансляции и таким образом «прийти» в зал и следить за тем, как работает труппа. Благодаря этим встречам мы ближе познакомились со своей публикой. Я никогда до этого не занимался подобным. Но, опять же, все получилось, труппа пережила это время, активно работая, сохранила свою рабочую форму, и это также предмет моей гордости как руководителя.

— На Dance Open вы привозите также «О фламенко. Памяти Марио Майя».

— Вся программа называется Invocacion («Обращение» — с исп.). Первый акт состоит из трех частей, трех коротких балетов. «Зов Болеро» — основанный на традициях танца школы болеро, но представленный в новом свете, современной, свежей интерпретации. Второй — переходный — мое соло, где я выражаю себя, смешивая разные жанры: болеро, стилизованный танец фламенко, современные веяния. И третий акт — балет Eterna Iberia Антонио Нахарро. Потом антракт, и после будет «О фламенко. Памяти Марио Майя».

Кстати, вчера было ровно 13 лет со дня его смерти. Я очень хотел поставить спектакль в его честь. Он был хореографом, который всегда видел и понимал фламенко как балет большой формы, показывал, что танец состоит из двух равновеликих частей — солист и кордебалет. Таким образом, зрители Санкт-Петербурга смогут насладиться всем разнообразием балета фламенко, всеми его красками, как раскрытым веером.

— По отзывам современников, Марио Майя был не только новатором, но также и очень строгим критиком. А какой руководитель вы?

— Марио был строг в работе, последователен в деталях, он был отличным педагогом. Строгий, но терпеливый, он никогда не повышал голос на танцовщиков, не кричал, пытался объяснить, если человек чего-то не понимал. Конечно, он требовал серьезной дисциплины, и в этом я стараюсь следовать за своим великим учителем. Мне нравится работать с профессионалами, которые ничего не жалеют ради творчества и понимают, что и зачем они делают.

При этом я считаю, что я очень отзывчивый руководитель, готовый обо всем поговорить, разобраться. Я хочу, чтобы танцовщики каждый день росли и развивались в зале, а для этого нужна дисциплина. И мне очень важен порядок во всем, чтобы все было на своих местах — это своеобразный ритуал.

— При этом я не раз видела, как вы обнимаете и целуете танцоров (неважно, какого пола), когда они уходят за кулисы. Насколько вы эмоциональны? Какую роль в вашей жизни играет страсть?

— Да, я действительно очень эмоциональный. Но дело еще в том, что танец требует очень много сил, и мы в достаточно большой мере рабы профессии, вся наша жизнь подчинена танцу. С одной стороны, это очень приятно, но с другой — и невероятно сложно. И мне очень хочется быть рядом с артистами, порадоваться с ними, поздравить их, когда есть, с чем поздравить, поддержать, когда это нужно. Я думаю, они будут лучше танцевать, когда почувствуют поддержку хореографа за кулисами. Если нужно подбодрить, внушить уверенность, если что-то пошло не так, я пойду в гримерку и скажу, что нужно продолжать работать, что нужно исправить, что улучшить и как развиваться. Но я всегда все делаю с любовью и пониманием.

Чувства, эмоции и страсть — это и есть танец. Это наша жизнь, и то, что для меня началось как детская игра, превратилось в профессию и в страсть. Ей я посвящаю всю свою жизнь, и другого чувства, кроме любви, на этом пути нет.

— В ваших постановках фламенко соседствует с танцем тореро и с шотландскими волынками. Вы за то, чтобы жанры смешивались?

— У каждого спектакля своя изнанка. Моей первой собственной постановкой была Belmonte, da danza hecha toreo — дань уважения тореро Хуану Бельмонте. Я рассказывал о его жизни, и поэтому там были танцы с использованием capote — плаща испанского тореро. Меня не столько интересовал мир быка и корриды (хотя и он, конечно), сколько образ именно Хуана Бельмонте, его жизнь, его личность.

И позже у каждого спектакля было свое объяснение, свое вдохновение. Например, после того как я пережил тот тяжелый момент, когда моя первая труппа была разорена, когда меня жестоко обманули, на сцене появились огромные крылья и танец птицы феникс. Он стал моим возрождением из пепла. Тогда же родилось соло с испанской шалью, мантоном.

— В хронологически последней постановке Национального балета Испании La Bella Otero вы сыграли Распутина. Как вы готовились к роли? Читали что-нибудь о нем?

— Я читал о Распутине, о его жизни, и она меня поразила, особенно его отношения с царем. В спектакле рассказывается о взаимоотношениях этого персонажа с главной героиней, которая была любовницей царя и не привыкла, чтобы ей в чем-то отказывали. Распутин, несмотря на то, что был любителем женщин, ей отказал, между ними ничего не было. Спектакль основан на реальных событиях (Каролина Отеро — певица и танцовщица, испанка по происхождению. Гастролировала по всему миру, имела множество поклонников, среди которых был и Николай II. Познакомилась с Григорием Распутиным во время поездки в Россию в 1898 году.— “Ъ”).

Я думаю, что Распутин, при всей своей неоднозначности, был в достаточной степени духовный человек, и его отношения с Отеро были такими… более человеческими, что ли: он ей сочувствовал, участвовал в ее судьбе, направлял, это было важнее, нежели чем если бы они были любовниками. В спектакле именно он ставит точку, он как друг и соучастник говорит героине, что ее время прошло и ей нужно уходить из театра, со сцены. Сталкивает Отеро лицом с реальностью.

— Как вы думаете, обязательно ли иметь испанские корни, чтобы танцевать фламенко? Я видела у вас в труппе девушку азиатской внешности.

— Нет, совсем не обязательно быть испанцем. Фламенко, как и любое искусство, объединяет разных людей. У нас в труппе действительно есть девушка-кореянка, я встречал танцовщиков фламенко из Японии, Латинской Америки, есть много школ в России. Национальная принадлежность неважна для танца. Да, фламенко родился в Испании, но давно шагнул за ее пределы.

— У вас есть спектакли мечты?

— У меня за плечами очень много постановок. Первый спектакль мечты, который удалось реализовать,— как раз La Bella Otero: он был задуман очень давно, много лет я жил с этой идеей. Было понятно, что для того, чтобы поставить такой спектакль, нужна большая труппа и большой театр, это не может быть частная компания.

Конечно, у меня есть и другие идеи, но какие именно, не буду называть: пока мечта не реализовалась, она должна оставаться мечтой. Тем более что сейчас пришло время на какой-то период уступить сцену другим хореографам, дать им возможность воплотить свои планы. Среди них будет, например, Мануэль Рейес: он пришел в Национальный балет еще ребенком, маленьким мальчиком исполнял роль сына Медеи, сейчас вырос и стал хореографом. Будут и другие, много молодежи — нужно давать им шанс поработать с большим театром.

— Вы не первый раз приезжаете и в Россию, и в Санкт-Петербург. Как вам наша страна, наш город?

— Все танцовщики мира, откуда бы они ни были (я как испанец говорю об Испании), хотят приехать в Россию и показать свое мастерство. Я воспитывался на примере великих русских танцовщиков, они всегда нас вдохновляли. Мы знаем, что ваш культурный уровень очень высок, публика очень профессиональна, и чуть ли не каждый встречный на улице что-то знает о танце. Я говорю искренне: приехать к вам — это как приехать в дом танца.