Исправлять несовершенное в совершенное: художник по костюмам Татьяна Ногинова о создании образов для спектакля «Наяда и рыбак».

С декабря 2019 в Самарском академическом театре оперы и балета ставят одноактный балет «Наяда и рыбак». В нашем городе постановка проходит в виде сюиты, состоящей из четырех картин.

Мы поговорили с художником по костюмам Татьяной Ногиновой о процессе создания костюма, атмосфере перед премьерой и особенности образов в спектакле «Наяда и рыбак».

Татьяна Ногинова как художник по костюмам выпустила свыше девяноста спектаклей в драматических и музыкальных театрах. Работала в Мариинском театре с 1991 года по 2017 год. В 2018 году стала лауреатом премии «Золотая маска» в номинации «Лучшая работа художника по костюмам» за спектакль «Золушка» в Театре оперы и балета имени Чайковского (Пермь).

Коготок увяз, всей птичке пропасть

Мои родители, как и все советские родители в своё время, постоянно придумывали всякие кружки, чтобы дети не сидели дома и не гоняли по улицам. И моя мама записала меня в народную студию балета в Вологде и художественную школы (после неудачной попытки отправить в спорт). Всё это и стало формирующим сознание направлением движения — балет и рисование. Из культовых ролей восьмого класса я сыграла дедушку Тыкву в известной сказке «Чиполлино». Видимо это в моём детском воображении свершило переворот, и я поняла, что люблю быть на сцене. Но жизнь как в шахматах расставила всё по своим местам. Нужно было принимать решение — балет или всё-таки художественная школа. И педагог стала проводить воспитательные беседы с моими родителями, что нужно отпускать ребёнка в художественное училище — в Вологде такого не было. Ближайшее — в Ярославле. Четыре часа на поезде. Мама заломила руки со словами «домашний ребенок, куда я её отпущу, страшно». Собрали родительский совет, и все пришли к мнению, что я справлюсь. И уехала в 15 лет. Родители подсуетились к моему окончанию училища и прислали из Вологды два вызова: на шарикоподшипниковый завод №23 художником оформителем (стенгазеты рисовать) и декоратором в вологодский ТЮЗ. Я выбрала второе.

Я была совершенно очарована. Жизнь стала знакомить меня с разными людьми. И вот однажды я помню какую-то суету, швея бегает и прячет костюмы со словами: «Приехала художник по костюмам, сейчас она их будет портить». А спектакль был про свалку и бродячих собак. Костюмы действительно нужно было бы обжить, но цех жалел их: они были такие новые, наглаженные. Мне стало интересно, от кого они так прячутся. И я увидела.

Это была очень известная ныне художницы — Ольга Резниченко, которая работает сейчас в МХАТе. Такая смешная, как все богемные люди, и одевалась она по советским временам невообразимо. Я совершенно потеряла голову и поняла, что хочу также.

Через полгода я поехала в Ленинград тогда ещё поступать в Театральный институт имени Черкасова на постановочный факультет. Начиная со второго курса начала делать свои работы с разными режиссёрами. Сначала это была драма, а не балетные спектакли. Помня свой детский восторг, я решила идти на практику в театр имени Кирова (теперь он Мариинский). Тут коготок увяз, всей птичке пропасть. Один раз пошла на практику, потом вернулась на преддипломную, потом на дипломную, и в результате уже на четвертом курсе я стала работать на полставки в Мариинском театре ассистентом художника по костюмам. Так всё и получилось.

Исправлять несовершенное в совершенное. Фото: Кирилл Гуров.

Механизм работы художника — исправлять несовершенное в совершенное

Создание костюма — очень длительный процесс. Если многие думают, что это путь усыпанный розами, а я лежу на диване и курю трубку, то вовсе нет. Это адский труд. Иногда очень некомфортный.

Всё начинается со звонка режиссёра или хореографа (зависит от того, что это — драма, опера или балет?). Он предлагает поработать над спектаклем. Я узнаю, что это за спектакль и его направляющие идеи. Потом приезжаю для личной беседы, мы начинаем набирать материал. И это самый трудный момент, когда рождается идея спектакля. Бывают долгие паузы, когда в голове пустота и никакие мысли не приходят. Иногда требуется время, иногда хочется на что-то отвлечься. Помогают, например, выставки, которые могут своими цветовыми пятнами натолкнуть на какую-то мысль.

Каждый спектакль — это свой ансамбль, который объединён фактурой, силуэтом или каким-то режиссерским ходом. Но это каждый раз отдельный мир.

Потом рисуются эскизы. Причём довольно долго, потому что в спектакле бывает 300 костюмов. Кода всё нарисовано, начинается обсуждение с творцом — режиссером или хореографом. Что-то отметается сразу, что-то кладется на полку для раздумий, а что-то сразу принимается. Бывает по разному, но те режиссеры, с которыми я работаю давно, уже понимают алгоритм моей работы. Я много делаю руками к эскизу. Разбираю фактуру, выкраски, крой или какие-то линии.

Наступает момент, когда я должна рассказать о своей идее изготовителям. Это тоже не всегда просто. Важно, чтобы они стояли на твоей стороне и готовы были услышать тебя. Я, например, капризная, как и любой перфекционист. Но это только выглядит капризом. Ведь если мне нравится направление линий в костюме, то это не потому что я плохая, а просто это линия несовершенна. Перфекционизм — это серьезная проблема. Все художники видят какой-то конечный образ, а их внутреннее недовольство и есть сигнал к тому, что что-то не так. Механизм работы художника в этом и заключается — исправлять несовершенное в совершенное.

Дальше происходит историческая встреча артиста с костюмом. Тут вообще отдельная жизнь. Любой артист — это своя психосоматика и эмоции. Есть устойчивые артисты, а есть с расшатанной психикой. Иногда случаются аварии и катастрофы, а иногда всё проходит гладко.

Последний шок, которого я всегда боюсь больше всего остального — это первый выход костюма на сцену. Там могут выясниться ошибки. которые ты не увидел ранее. Сцена — это та самая четвертая стена, которая является воздушной линзой. Она либо объединяет, либо разваливает спектакль. Угадал ты или нет — будет ясно на сцене.

Когда все собрано и просьбы артистов выполнены, это генеральная репетиция, тогда спектакль родится. Без зрителя, но как младенец он уже существует.

Если у костюма есть бэкграунд, то лучше не менять его кардинально

Работа над спектаклем «Наяда и рыбак» началась с того, что Юрий Бурлака (балетмейстер-постановщик. — Прим. ред.) позвонил и сказал: «Татьяна, не хотите ли вы сделать балет «Наяда и рыбак» в Самаре?». А я такая: «Почему нет, давайте». Это очень заманчивое предложение. Любая работа над старинным материалом — это каждый раз испытание для современников.

У нас сохранились афиши 1848 года «Наяды» и есть гравюры, которые рассказывают нам об исполнительнице XIX века. Мимо пройти нельзя. Если у костюма есть какой-то бэкграунд, то лучше не менять его кардинально, иначе может поменяться идея спектакля. А в 1848 году костюмы отличались белизной, светлотой и прозрачностью. Это мы и повторили в Самаре.

В платье Наяды мне было важно, чтобы она отличалась от остальных своей прозрачностью. Костюмы всех остальных персонажей — рыбаков и их подружек — сшиты из плотных материалов: лён, шерсть, бархат. А ундина сшита из очень тонкого летящего шифона и тюля. Конечно, она смотрится прозрачнее, легче всех остальных.

В этом спектакле у костюмеров своя тайная закулисная роль, потому что здесь есть платье, которое трансформируется на сцене. А чтобы эта трансформация прошла гладко, они заряжают дубль костюма Наяды на манекен. Во время быстрого переодевания они этот костюм надевают на балерину, и она выбегает на сцену. Зрители не замечают подмены, потому что внешне платья выглядят одинаково, но в какой-то момент она нажимает на нужные бусины, и костюм ундины превращается в костюм крестьянки.

Всего в одном составе 15 костюмов. Но их пришлось долго создавать из-за большого количества отделки — ленточек, шнуровки, жемчуга, росписи, передников с кружевами. Мы старались создать аутентичный спектакль, который рассказывает о жизни приморской итальянской деревеньки.