В зале, где шел фильм Рэйфа Файнса «Нуреев. Белый ворон», было человек двенадцать. Но смотрели внимательно. В принципе ничего странного, просто с картиной прокатчики никак не работали, рассчитывая, видимо, на шлейф известной легенды. Но, думаю, в данном случае дело не совсем в фильме как таковом, скорее, в его герое, а еще точнее - в его творческой истории, нетипичной для начала 1960-х, - все-таки «оттепель», время какой-никакой свободы.

Заслуженный артист Татарстана, премьер казанского театра оперы и балета им. Мусы Джалиля Олег Ивенко действительно внешне очень похож на своего героя. Мариинский театр. Фото: Наташа Разина.

Забегая вперед, скажу, что в картине есть эпизод, где юного Нуреева приводят в компанию (это очень важно, что приводят, до поры до времени он пассивен и мало что делает в жизни сам), где его встречают приветливо. И кто-то из молодых людей с хорошим светлым лицом говорит: «Сейчас в нашей великой стране, в Советском Союзе, все будет хорошо, были очень тяжелые времена, но скоро полетим в космос, пятьдесят лет жизни государства - это очень маленький срок».

Нуреев, однако, улыбается чему-то своему, не слушает, он существует здесь и сейчас - пока длится танец. Именно в танце, а не в дискуссиях, он выражает себя.

Собственно, в этом и заключается главный вопрос картины сегодняшним современникам, думающим о прошлом исключительно в двухмерной системе координат: было хорошо в СССР или плохо? А мировоззренческая, не только творческая, дилемма, как полагают авторы фильма, в другом заключается. Надо ли дожидаться свободы или, наоборот, необходимо попробовать уже сейчас отвечать за себя и делать все самому (это говорится за кадром одним из героев картины прямо в финале)?

Снимая ленту на избитую тему ужасов несвободы, но с неожиданными мировоззренческими акцентами (ведь предполагается, что свобода - это прекрасно и она не должна пугать), Файнс рискует. Однако не в первый раз.

Наши журналисты, писавшие о том, что известному актеру просто не надо было браться за режиссуру, будто это дебют, не знают, что именно он первым экранизировал единственную чисто политическую трагедию Шекспира - «Кориолан» (2002), притом что почти все остальные пьесы великого драматурга были в кино поставлены много раз.

Так и здесь. Хотя о Рудольфе Нурееве существует несколько информативных документальных фильмов, в игровом кино вроде бы нет предмета для разговора, один прыжок для легенды. Недаром в киноромане Клода Лелуша «Одни и другие» (1981), в нашем прокате - «Болеро», именно этот эпизод жизни «белого ворона» (его отчаянное бегство от сопровождающих в парижском аэропорту) и имеется - как знак времени. А больше вроде как ничего и не надо.

И традиционную схему байопика (экранного жизнеописания) создателям нужно было переосмыслить, даже сохраняя ее повествовательные элементы, чтобы зрители могли сопоставить два подхода - о ком кино и о чем кино? У Файнса они смешаны принципиально: флешбэки, возвращения в прошлое, мало что объясняют, только показывают, что прошлое не должно тянуть назад своими воспоминаниями, ведь герой фильма, как не раз говорится, родился в поезде. И если можно поспорить, будет ли Нуреев первым в своей профессии, то судьба его точно уникальна - об этом тоже есть разговор.

Вообще биография танцовщика или балерины не самый благодарный материал для кино. Есть документальные кадры, есть воспоминания, есть ситуация - в данном случае длящейся холодной войны, «внутри» которой наша оттепель воспринимается исключительно по-русски: «Ожил я, волю почуя». Именно волю, а не свободу, не другой порядок, принятый в обществе по ту сторону «железного занавеса». Там нет надзора за твоей личной жизнью, и можешь разговаривать с кем хочешь о чем угодно, не опасаясь, что обвинят в клевете на народ и партию, а в перспективе - и в измене Родине. Именно с такими ограничениями (по фильму, но в соответствии с реалиями того времени) Нуреев сталкивается постоянно, они его раздражают, если не бесят.

Но он действительно вне политики, как говорит его смятый жизнью, мягкий и даже безвольный учитель в танце Александр Иванович Пушкин (его играет сам режиссер). Он говорит так в самом начале и в самом конце картины, хотя в это утверждение трудно поверить. И лишь решившись «попросить политического убежища» (а иначе никак не оставят в покое, или обманут, или похитят), герой понимает, что больше деваться некуда, что танец, который и есть для него свобода, рано или поздно кончается, и надо решать.

Именно такая необходимость, вообще-то исторически обусловленная, убийственна для того Нуреева, которого играет Олег Ивенко, поразительно похожий на прототип.

На разные приказы он реагирует, как мальчишка, - плюется, лезет в бутылку, ругая директора театра, но ведь не потому, что храбрый, - просто чувствует, что тот от него зависит. Вот ведь какой парадокс оттепельных времен. Надо держать фасон, сохранять лицо, а кто это будет делать, если не наши артисты балета, которые, как позже споет Александр Галич, «впереди планеты всей» - вместе с самим балетом как средством дипломатии? Да, никуда не денешься от политики, она тебя сковала по рукам и ногам. А надо куда-то вырваться, чтобы воспарить в небеса.

Файнс очень внимателен к традиционному биографическому кино, он отнюдь не ломает канон, просто проходится по основным эпизодам. Но мы узнаем о человеческих качествах вечно уклоняющегося от определенных отношений с людьми Руди гораздо больше, чем о его вкладе в искусство танца, где он - король. Примем это на веру.

А подробности биографии обозначены во флешбэках, но опять-таки подчеркивается исключительно связь с родителями, и все. Показано без подробностей, на уровне аллегории. Сцена встречи с отцом, вернувшимся с фронта, будто прямо взята из «Зеркала» Тарковского. И ничего не предвещает прыжка «из царства необходимости в царство свободы», пока - мысленно - его не одобрит мама.

Каков итог? По мысли Файнса, в оттепели начала 1960-х могла быть только одна свобода - эгоцентрическая. Героя все так или иначе хотят использовать, кроме семьи, он же пытается быть верным своему призванию, как его нащупывает и понимает. А на все условности, включая политическую риторику, плевать хотел. Этот Нуреев не стал бы, вероятно, играть Валентино у Кена Рассела - звезду, которую унижают. Все идут навстречу гению, пока не натолкнутся на стену «я».

И ведь не скажешь, что такая трактовка характера Нуреева не имеет права на жизнь. Автор этих строк видел могилу прямо в центре кладбища Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, где похоронен Тарковский, - «роль» надгробия выполняет роскошный мозаичный ковер. Это что-то фантастическое. Даже там, у Бога, великий танцовщик взял себе отдельную особенную территорию.